Читаем без скачивания Унесенные ветрами надежд - Елена Сантьяго
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В поле ее зрения возник городской дом Данморов. Построенный не более трех лет назад, он был совсем новым, когда Элизабет поселилась в нем. Красота окрашенной в ярко-белый цвет виллы немного примирила ее и Фелисити с тяготами их дальнего пути. «Данмор-Холл», как все немного эвфемистически называли эту усадьбу, конечно, не мог заменить Элизабет ее родных апартаментов в Рейли-Манор, однако в этих широтах жилище Данморов было олицетворением максимального комфорта. Ни у кого на острове не было такого просторного и хорошо обставленного дома. Окруженный каменным забором выше человеческого роста, дом снаружи казался приземистым и несколько грубоватым из-за своих маленьких окон, однако, войдя в просторный внутренний двор, посетитель имел возможность полюбоваться щедрой архитектурой. Вход и большие парадные двери, обрамленные колоннами, размашисто спланированные помещения, лоджии на верхнем этаже, довольно широкие со стороны внутреннего двора, – все это производило приятное впечатление. К тому же повсюду росли яркие цветы, аромат и вид которых были усладой для глаз и обоняния. Кухня находилась в отдельном здании, так же как и конюшни для лошадей, и каретные сараи. Что касается слуг, то они проживали в отдельной части дома.
Свекор Элизабет тщательно, вплоть до мельчайших деталей, сам спланировал строительство этой прекрасной усадьбы и заплатил за нее целое состояние. Как он сам признавался, ему хотелось создать нечто такое, чего хватило бы на несколько поколений. Для него был немаловажен и такой аспект, как авторитет семьи, которого она заслуживает, поэтому шикарный дом должен был соответствовать тому положению, которое занимали Данморы в обществе. Тем более удивляло Элизабет то, что сам он редко находился в доме, явно предпочитая бо́льшую часть времени проводить на плантации Рейнбоу-Фоллз. Нельзя сказать, что его отсутствие было неприятно для нее или еще кого-то в этом доме. Слуги дрожали, боясь его гнева, и то же самое относилось к Роберту, который чаще всего старался куда-нибудь спрятаться, как только отец возвращался домой.
Даже Марта сразу же удалялась в свою комнату, сославшись на мигрень, едва обнаруживала присутствие супруга. Что до Элизабет, то она, как и Фелисити, всегда находила отговорку, если нужно было избежать его общества.
Элизабет доставляло почти физическое неудобство, когда Данмор-старший, поглощенный своими раздумьями, молча сидел, уставившись перед собой, чтобы затем неожиданно обратиться к ней с каким-то абсолютно необязательным вопросом, вроде того, как идут дела у ребенка или довольна ли она всем.
Бывало и такое, что он резко вскакивал и по ничтожному поводу начинал громко и злобно орать на всех. Иногда он хватал плетку, чтобы наказать кого-то из слуг прямо на глазах у всей семьи, и при этом достаточной причиной было то, чтобы хлеб оказался слишком твердым или несчастная служанка уронила пару капель вина на стол. Тогда все сидели с опущенными головами, уставившись в стол, и молчали, хотя Элизабет было очень трудно сохранять сдержанность перед лицом такой жестокости. Она знала, что у Данмора было право избивать слуг, работавших по контракту, – они считались его крепостными, пока действовал трудовой контракт, – не говоря уже о рабах, которые были его собственностью и с которыми он мог поступать, как ему заблагорассудится. Но Элизабет ненавидела жестокосердие, она с трудом переносила сцены, когда была вынуждена наблюдать, как унижают подневольных людей. Ее отталкивало то, что он всегда носил на поясе плетку, чтобы при любом удобном случае она была у него под рукой.
Вся семья вздыхала с облегчением, когда он снова уезжал верхом в поместье Рейнбоу-Фоллз. Роберт же, в свою очередь, будучи в вынужденном порядке проводить часть недели на плантации, потому что он должен был когда-нибудь унаследовать ее, радовался каждый раз, когда ему разрешали возвратиться назад, в Данмор-Холл.
Элизабет уже как-то свыклась с Робертом, насколько это могло быть возможно для них обоих. Собственно, они просто оставляли друг друга в покое, во всяком случае, на большую часть времени. Если он слишком увлекался развратом, то по этому поводу время от времени бывали ссоры. Элизабет боялась того дня, когда Джонатан станет достаточно взрослым, чтобы понять, что вытворяет его отец. Она уже сейчас беспокоилась о том, что его детская душа может от этого пострадать.
Если же она пыталась жаловаться Роберту на его поведение, то он упрекал ее в том, что всему виной лишь ее холодность по отношению к нему. Он не уставал повторять, что вынужден получать от других женщин то, в чем отказывает ему собственная жена. Причем все это высказывалось на полном серьезе. Выражение его лица и тон ясно показывали, насколько остро он чувствует ее пренебрежение к себе и как ему трудно согласиться с тем, что у него нет права на супружескую неверность, если его жена совершенно равнодушна к нему. Он даже осмелился дойти до заявления, что любит ее и не может понять, почему она не отвечает на его чувства. Вследствие этого их отношения были весьма хрупкими и неустойчивыми, однако каким-то непостижимым образом им все-таки удавалось сохранять своего рода перемирие. Малыша Роберт действительно любил и с удовольствием занимался им, если время от времени ему удавалось сосредоточиться на роли отца, что, как правило, длилось не особенно долго, на что Элизабет, однако, не жаловалась. У Джонатана совершенно определенно не чувствовалось недостатка в обществе. Кто-то постоянно находился рядом, с ним играли, его всячески ублажали, и прежде всего это были Марта и Фелисити, которые соперничали друг с другом в умении избаловать ребенка. Если же их не было, то под рукой всегда оказывалась Деирдре, которая с обязательным постоянством появлялась на месте, если кому-то нужно было позаботиться о малыше. Кроме того, время от времени в доме появлялась бывшая кормилица Джонатана Миранда, искренне привязанная к мальчику.
Элизабет повернулась к девушке. Деирдре перед последним поворотом сократила дистанцию, вцепившись в поводья своего старого мерина. В седле она держалась не очень хорошо и все время боялась упасть с коня.
– Ваша одежда, миледи, – несмело произнесла она.
Элизабет оглядела себя и увидела неприятный сюрприз. Ее рубашка широко распахнулась, да так, что значительно открыла ее грудь, на что не решилась бы даже самая легкомысленная девица с Барбадоса, не говоря уже о том, чтобы при этом скакать верхом в мужском седле. Остановив лошадь в тени тамариндового дерева, она поспешно поправила свою одежду, потуже зашнуровала корсет и завязала волосы в узел.
– Так сойдет? – спросила Элизабет.