Читаем без скачивания Драма жизни Макса Вебера - Леонид Григорьевич Ионин

Это прощание не было полным разрывом. Переписка на этом не завершилась, было еще и ответное письмо Отто, приводимое Грином (MG, 58–59), заставляющее почувствовать силу его ума и способность убеждения. Женщины еще виделись с Отто – кто в Мюнхене, кто в Гейдельберге, но все уже существовали порознь. Харизматическая общность последовательниц эротического пророка Отто исчезла. Распад этой общности стал, на мой взгляд, приговором (в тогдашнем контексте, конечно) идее тотального господства свободной любви. Нет, идеи сексуальной революции не умерли и, наверное, не умрут никогда, но эксперимент Отто Гросса показал, что свободная любовь существует только тогда, когда ее субъектами становятся не живые мужчины и женщины, особенные в своей индивидуальности (как пишет Эльза в письме Гроссу), а те, кто отказывается (опять же, как пишет Эльза) от самого себя как личности в любви и становится чисто инструментом идеи или, лучше сказать, инструментом конструирования такого отношения, как свободная любовь. Любовь, собственно, на этом кончается, остается конструкция, свободной любви, как оказывается, недостает мелочи – любви. А с этим, оказывается, исчезает и свобода. Эльза Яффе не претендовала ни на какие открытия в письме к Гроссу, она просто с печалью констатировала перерождение человека, в объятия которого она за год до того упала безоглядно, презрев все условности. И это перерождение, как ей кажется, не случайно – в свободной любви теряется индивидуальность, а с ней и любовь. Поэтому не случайна и беспощадность в отношении Отто к Фриде. Свободная любовь беспощадна. Таковы, опять же на мой взгляд, итоги швабингского эксперимента Отто Гросса. Там можно прийти к еще многим интересным выводам, но здесь, в этой книге, сказанного достаточно. Добавлю только, что с Отто случилось то, чего он боялся и предвидел. Он боялся, что, если он, как солнце, по Гераклиту, сойдет с назначенного пути, его схватят эринии, богини мести. И я боюсь, что вы меня схватите, говорил он своим женщинам. И они его, фигурально говоря, схватили, покинув общность, в которой только и могла жить его харизма.

Макс Вебер и Отто Гросс

Вернемся к поставленному выше вопросу: а что Макс Вебер? Марианна в 20-е гг., описывая задним числом борьбу молодежи и новый стиль жизни, имела некоторые основания осуждать все это от имени четы Вебер, которая «обладает прочными убеждениями и считает себя ответственной за общую нравственность». Но сам Макс высказывался гораздо резче и выразительнее, хотя по причине не столько общей нравственности, сколько персонального негодования. На месте Эдгара Яффе, пишет он Марианне, эту женщину (Эльзу), которая его не только бросила, но и скомпрометировала, «я вряд ли оставил бы в живых». Для Эдгара «лучше всего ее убить, что я и сам готов был бы для него сделать, если бы, к сожалению, это не было запрещено полицией» (MWG, II/6, 482). Он еще не раз высказывался в том же духе. Это вербальная и, конечно, декоративная кровожадность. Но все-таки степень его негодования дает основание предположить, что оно было вызвано не только сочувствием к потерпевшему Эдгару, но и возмущением в отношении женщины, бросившей не только Эдгара, но в некотором смысле и его самого ради неосновательного проходимца и Казановы.

Однако, когда дело дошло до сведения счетов в его собственной научной области, Макс Вебер мог позволить себе истинную кровожадность. Летом 1907 г. Эльза, вроде бы достаточно хорошо знавшая Вебера, все же рискнула выступить в качестве посредницы, передав Веберу для возможной публикации в «Архиве» статью Отто Гросса на основе теории Фрейда. Сама статья до нашего времени не дошла, а может быть дошла, но никто не знает, что это та самая статья, опубликованная где-то и без указания, что она уже подавалась, но не прошла в «Архив». Вебер статью отклонил, сопроводив ответ объемной, по размеру тянущей на небольшую ответную статью уничижительной рецензией. Впоследствии Марианна опубликовала ее почти целиком в своей биографической книге о Вебере, поставив вместо «доктор Гросс» везде «доктор X» (МВ, 318–323). Можно сказать, что это второе, самое знаменитое письмо Вебера после первого, самого знаменитого его письма невесте, которое мы изучили в первой главе. Вот это письмо в его основных пунктах. Теории Зигмунда Фрейда, пишет Вебер,

в течение времени сильно менялись и до сих пор не получили своего окончательного определения <…> Тем не менее нет сомнения в том, что идеи Фрейда могут стать источником интерпретации очень большого значения для целых серий явлений истории культуры, особенно явлений в области истории религии и истории нравственности <…> Мы видим, как сторонники Фрейда, особенно господин доктор Х., обращаются отчасти к метафизическим спекуляциям, отчасти, что хуже, с точки зрения строгой науки, к детским вопросам: «Можно ли это есть? То есть нельзя ли сфабриковать из этого мировоззрение практического типа?» Это, разумеется, не преступление: следствием каждого научного или технического открытия было то, что его создатель, идет ли речь о мясном экстракте или о высших абстракциях естествознания, видит в себе открывателя новых ценностей, реформатора этики <…> Но в том, чтобы стирать эти, по-видимому, необходимые детские пеленки в нашем «Архиве», я необходимости не вижу.

Все этики, каково бы ни было их материальное содержание, можно разделить на две большие группы. В одном случае они ставят человеку принципиальные требования, выполнить которые он, в общем, не способен, разве что в особые минуты вершин своего существования: они в качестве направляющих векторов его стремления лежат в бесконечном – это «героическая этика». Или они удовлетворяются тем, что принимают его повседневную природу как допускающую максимум возможных требований – это «этика среднего уровня» <…> Только первую категорию, героическую этику, можно назвать идеализмом, и в эту категорию входит как этика раннего чистого христианства, так и кантовская этика; обе они, исходя из своих идеалов, настолько пессимистически оценивают природу среднего индивида, что фрейдистские разоблачения из области бессознательного этому, Бог мой, ничего «страшного» больше добавить не могут. Поскольку же «психиатрическая этика» только требует: «сознайся, каков ты, чего ты хотел», она поистине не ставит новых требований этического характера <…>

Тому, кто обманывает и хочет обманывать сам себя, кто разучился вспоминать то, чего ему следует в своей жизни стыдиться и что он, если захочет, в значительной части прекрасно может вспомнить, тому этически помочь нельзя и тем, что он месяцами будет лежать на диване Фрейда и позволять ему вызывать в памяти инфантильные или другие