Читаем без скачивания Театр. Том 2 - Пьер Корнель

пожертвует державой

И увенчается за это вечной славой,

Но кто, покорствуя, отдаст свою любовь,

Тот жалкий человек, в нем ледяная кровь.

Утратив гордый дух в безумном ослепленье,

Царевне оба мы наносим оскорбленье:

Посмели мы забыть, в огне любви горя,

Что стать она должна супругою царя.

Не знаю, кто из нас в порфиру облачится,

Но знаю: ей пристал высокий сан царицы,

А мы, безумные, в мечтах о ней одной,

Хотим, чтоб подданный ее назвал женой!

Так примем же венец. Равно великодушно

И властью пренебречь, и власть принять послушно,

Коль честолюбие лежит у ног любви.

Жестоким, горестным наш жребий назови,

Но с ним, с незыблемым, не будем спорить втуне,

Дабы достался трон прекрасной Родогуне.

Селевк.

Но так же важно, брат, чтоб в грозный этот день

И дружбу, как любовь, не омрачила тень.

Ты помнишь, почему пожрало Фивы пламя

И в Трое кровь текла багряными ручьями?{82}

Грозит сейчас и нам та самая беда,

Что знаменитые сгубила города,

Что стольких в Греции и в Азии скосила.

Какая в ревности неистовая сила!

Обоих трон влечет — заветная мечта,

Одна и та же нас пленяет красота:

В одном погибель Фив, в другой погибель Трои.

Царевной и венцом владеть не могут двое,

Неразделим, един владыка и супруг,

И право старшинства, пустейший этот звук,

На слове матери основанное право —

В нем сладость одному, другому в нем отрава.

Для обойденного такой раздел таит

Исток угрюмых дум, язвительных обид.

Захочет он восстать — и на кого? На брата.

Подумай, чем для нас грядущее чревато.

Так закалим сердца, чтобы враждебный рок

На рознь и ненависть обоих не обрек!

От взора женского наш взор да не ослепнет,

Наперекор судьбе пусть наша дружба крепнет,

Оглохнем к зависти, забудем боль утрат,

И братским счастием да будет счастлив брат:

Что было пагубой для древних Фив и Трои,

То нас объединит, надежность уз утроя.

Мы, верные любви, над ревностью смеясь,

Вовек не разорвем родства и дружбы связь,

И более того: со жребием не споря,

Усладу обретем в тлетворной чаше горя.

Антиох.

И хватит сил у нас на это?

Селевк.

Погоди:

Довольно и того, что сердце из груди

Исторгнуть я готов, чтобы оно молчало

И слово разума властительно звучало.

Антиох.

Я тем же чувством, брат, исполнен и согрет.

Хранить его всегда дадим себе обет,

Чтоб отвели удар от дружбы нашей боги

В суровые часы смятенья и тревоги.

Селевк.

Ты прав. Попросим их о том, чтобы вражда

Не проползла змеей меж нами никогда.

Антиох и Селевк уходят.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Лаоника, Тимаген.

Лаоника.

Великий будет царь у Сирии счастливой!

Тимаген.

Что диво для тебя, то для меня не диво.

Я знал, что выстоять у них достанет сил,

Их верность предвкушал и с ними скорбь делил.

Но свой рассказ, сестра, продолжи, сделай милость.

Лаоника.

Начну тогда с того, на чем остановилась.

Так вот, на Парфию напала наша рать.

Верх то противникам, то нам случалось брать,

Победа реяла над ними и над нами,

Касаясь их и нас могучими крылами,

Но после многих битв избрала вражий стан

И стал бы Антиох добычею парфян,

Когда б, израненный и на краю могилы,

Властитель не собрал слабеющие силы

И не убил себя бестрепетной рукой,

Позора избежав, погибнув как герой.

Еще один удар постиг царицу вскоре,

Еще мучительней и нестерпимей горе.

Не умер Никанор. Слух оказался лжив,

Что он погиб в плену; он здравствует, он жив

И, тяжко оскорблен замужеством царицы,

Задумав отомстить, сбирается жениться{83},

На узы брачные сменяет груз оков:

С ним сочетать сестру парфянский царь готов.

Царевна, что теперь любима сыновьями,

И в их родителе зажгла когда-то пламя!

Царицыным гонцам не внемлет Никанор,

Не хочет изменить суровый приговор,

И оправдания и просьбы отвергая:

Прощенья нет жене, когда мила другая.

Он жаждет уязвить царицу побольней,

Твердит, что новый брак он заключит при ней,

Что сам сорвет венец с ее главы постылой,

Дабы украсить им чело парфянки милой.

Подвигнула ли месть его на этот шаг?

Иль думал укрепить свой с Родогуной брак,

Чтобы сирийский трон по праву мог достаться

Тем детям, что у них когда-нибудь родятся?

Решась у сыновей отнять наследный трон,

Парфянку взяв с собой, он, гневом ослеплен,

Повел на Сирию враждебные отряды,

И те, ликуя, шли, добыче легкой рады.

Увидев между тем, что он неумолим,

Что надо жертвовать собою или им,

Царица отреклась навек от Никанора.

Он боле ей не муж, а на расправу скорый,

Неправый судия. В ней справедливый гнев

Пожаром запылал, любовь преодолев.

Засаду хитрую противнику устроя,

Она бестрепетно сражалась в гуще боя.

Под натиском таким враги бежали вспять.

Был Никанор убит. Что мне еще сказать?

Царица с ним сама, по слухам, рассчиталась.

И вот соперница в добычу ей досталась!

Не будь меня вблизи, поверь мне, Тимаген,

Невыносим бы стал для Родогуны плен.

Как было сладостно ее терзать царице

И воздавать за все вдвойне, втройне, сторицей!

Одно я слышала: «Унизь и не жалей».

Но только на словах я подчинялась ей.

Меж тем парфянский царь, пылая гневом ярым,

Обрушился на нас и, смятая ударом,

Бежала наша рать, и мы побеждены,

И мира у него просить принуждены.

Кичась победою и нашим униженьем,

Не стал бы царь внимать смиренным предложеньям,

Но