Читаем без скачивания Театр. Том 2 - Пьер Корнель

Ваше внимание укрепило ее, хилую от рождения, придав блеск и стойкость, словно Вам было в радость пролить на нее луч из ореола Вашей славы и уделить долю от присущего Вам дара побеждать. Так возможно ли, монсеньор, найти такие слова, которые хотя бы отчасти выразили ее признательность Вашему высочеству? Если она попытается изъявить свою благодарность прославлением Ваших доблестей, какая хвала будет достойна руки, наводящей страх на всех наших врагов, руки, чьи первые же удары нанесли поражение лучшим военачальникам Европы? Вашему высочеству удалось победить их прежде, нежели им удалось постичь, что Вы уже умеете сражаться; стоило Вам стать во главе войска, как примерами редчайшего мужества, известными доселе только из книг, Вы затмили все, что Вам случалось читать в них о полководцах, подобных Александру и Цезарю. Глубокое смятение, в которое повергла нас кончина великого монарха{65}, так усугубило гордыню наших противников, что они вообразили, будто удачная осада Рокруа{66} позволит им захватить Париж, и в честолюбивой своей алчности уже пожирали сердце державы, чьи рубежи, мнилось им, они захватили врасплох. Меж тем первые же Ваши свершения развеяли в прах их надежды, и те самые люди, что предрекали себе столько побед над нами, в том же году стали свидетелями Ваших побед над ними, побед, завершивших эту кампанию. Ими Вы положили начало великим завоеваниям, столь удачно рассчитанным, что они овеяли славой не только времена нынешние, но и прошедшие, словно Вашему высочеству не довольно было бы расширить пределы государства сегодня, если бы заодно Вы не стерли следы несчастий, омрачавших порою долгие годы процветания в минувшее царствование. Тионвиль, Филипсбург, Нордлинген — места злосчастные для Франции;{67} стоило ей услышать эти названия — и она не могла удержать стенаний, стоило подумать о них, как начинала вздыхать. И вот те самые места, рождавшие при воспоминании о них стоны и вздохи, стали неопровержимыми доказательствами нового расцвета, достойными поводами для праздничных иллюминаций, великими основаниями для благодарственных молитв, возносимых небу за победы, одержанные Вашим непобедимым мужеством. Дозвольте мне, Ваше высочество, обойти молчанием взятие Дюнкерка:{68} тщетно я напрягаю воображение — нет у него красок, способных передать все величие Вашего деяния, ибо, овладев знаменитым гнездилищем пиратов, Вы утвердили для нас безопасность Океана. Еще недавно наши гавани были как в осаде, любое наше судно могло подвергнуться их разбойничьему нападению, и нередко, едва покинув порт, оно на глазах оставшихся на берегу становилось жертвой грабежа, меж тем как теперь, когда Вы заняли этот город, я вижу, что, с одной стороны, наши моря освобождены, берега обрели спокойствие, торговля процветает, корни общественных бедствий выкорчеваны, а с другой — рубежи Фландрии беззащитны, устья ее рек под строгим надзором, пути помощи отрезаны, источник богатств в наших руках. Но все, что я вижу сегодня, — малость в сравнении с тем, что, по предвидению моему, произойдет, когда Ваше высочество обрушит грозное свое оружие на ее земли. Дозвольте же мне не осквернять столь поразительных дел и столь прекрасных чаяний заурядностью моих мыслей, равно как и бессилием слов, и не прогневайтесь на меня за то, что, почтительно не касаясь этих предметов, я лишь присовокуплю здесь заверение в нерушимой до скончания жизни

преданности и верности Вашему высочеству ревностнейшего Вашего слуги Корнеля.

АППИАН АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ

ИЗ КНИГИ «СИРИЙСКИЕ ВОЙНЫ» (БЛИЖЕ К КОНЦУ){69}

«Сирийский царь Деметрий, прозванный Никанором{70}, пошел войною на парфян, был взят ими в плен и, живя при дворе парфянского царя Фраата{71}, сочетался браком с его сестрой Родогуной. Меж тем Диодот, приближенный предшественников Деметрия, захватил власть в Сирии и возвел на трон малолетнего Александра, который приходился сыном Александру, не законно рожденному отпрыску Птолемея и одной из дочерей этого владыки{72}. Сперва Диодот правил страной как опекун царя, а потом, умертвив несчастного своего питомца, имел дерзость возложить венец на себя, взяв при этом имя Трифон{73}. Находившийся в то время на острове Родосе Антиох{74}, брат Деметрия, узнав о его пленении и о последующей смуте, вернулся в Сирию, с великим трудом разбил Трифона, предал его казни и обратил оружие против Фраата, требуя, чтобы тот освободил Деметрия, однако потерпел поражение и покончил с собой. А Деметрий вернулся в Сирию и был убит там женою своей Клеопатрой, которая, воспылав ненавистью ко второй его жене — Родогуне, устроила ему засаду; прослышав о новом браке царя, она преисполнилась такого негодования, что в отместку вышла замуж за помянутого Антиоха, брата своего супруга. От Деметрия у нее было два сына, Селевк и Антиох;{75} едва Селевк взошел на трон после смерти отца, как она убила его стрелой из лука, то ли страшась, что он отомстит ей за гибель родителя, то ли подвигнутая на новое злодеяние кипевшей в ней яростью. Селевку унаследовал его брат Антиох, который принудил эту дурную мать выпить яд, приготовленный ею для него. Такая, наконец, ее постигла кара».

Вот что почерпнул я из истории, но кое-какие приведенные выше обстоятельства мне пришлось изменить ради большей благопристойности. Царь у меня везде именуется Никанором, а не Деметрием, так как имя Никанор легче ложится в стихотворную строку. В моей трагедии он лишь собирается жениться на Родогуне, ибо, следуй я истории, зрители сочли бы любовь царевичей к вдове их отца противной естеству, и чувства их были бы оскорблены. Тайна старшинства царевичей, плен Родогуны, хотя в пределы Сирии она никогда не вступала, ненависть Клеопатры к ней, кровожадное требование, предъявленное царицей сыновьям, такое же требование царевны, вынужденной защищать жизнь, склонность ее к Антиоху, ревнивое исступление матери, готовой погубить сыновей, лишь бы не подчиниться сопернице, — все это вымысел, прикрасы, правдоподобные ходы к жестокому завершению, предложенному историей и, по законам трагедии, не подлежащему изменениям. Однако я смягчил и его, придав Антиоху с самого начала черты такого благородства, что царица-мать принуждена в конце выпить яд по собственной воле.

У меня могут недоуменно спросить, почему я назвал эту пьесу именем Родогуны, хотя узел трагедии не в ней, а в Клеопатре; более того, могут счесть недопустимой вольностью со стороны автора — сочинить последовательность событий, сохранив подлинные имена некогда существовавших лиц, как это сделал я, ибо ничто, начиная с рассказа в первом действии, который служит основой для всего дальнейшего, и кончая следствиями, которые в пятом приводят