Читаем без скачивания Былое и книги - Александр Мелихов

В повести о дочери дед, «мужичина-деревенщина», выдающийся селекционер, накормивший пол-России, появляется еще на гребне силы и страсти.

«– Держись, Настя, природы, и она не подведет. Это – великая сила! Посвяти ей себя – и жизнь твоя наполнится смыслом! А там уж появятся, – небрежно махнул могучей лапой, – и деньги… – надолго задумался: что там еще? – Ну любовь, – уже вскользь, как дело десятое. Действительно, о любви вовсе не заботился, ставил в конец… Однако на селекционный станции его обожали: главный мотор! – Помню, как с твоей матерью, – глянул на меня, – в Казани встретились, именно на полях!

…Притом, надо отметить, матери после развода он не звонил никогда!.. Но это мелочь на фоне гигантских задач!

<…>

– Вот мы! – шутливо стукнул себя в грудь. – Выросли на природе. Вползли, можно сказать, в нее! Помню, ползаю по косогору, чуть подсох после снега, и корешки выковыриваю, похожие на луковки. И – в рот! Еще говорить не умел – уже знал, что брать из земли. Поэтому крепкие мы! А совсем ранней весной, когда ручьи стекали по улице, запруды делали, но не просто так, а чтоб ручеек направить в свой огород. Так что смысл жизни сразу появился – и навсегда!

Да. Нам бы так.

<…>

Слаще труда, Настя, нет на свете ничего!

…Всего пробыл менее часа! А какие задачи поставил!»

В «Комаре» у могучего деда прежних сил уже нет – ему хорошо за девяносто, – но страсть, кажется, только удесятерилась. Удесятерив и разброс сыновних чувств от бесконечной досады до преклонения.

Но как же не досадовать, если отец по-прежнему норовит все делать сам, а сыну, тоже уже согнувшемуся по-стариковски, потом приходится вытаскивать его то из сортира, то из щели между столом и стеной.

«– Отец! Но ты понял уже, что тебе нельзя ходить одному?!

– Не понял, – глухо оттуда донеслось».

Вся героическая и безумная история страны прошлась по нему, но, кажется, только укрепила. Многажды видя рядом чужую смерть, сам не раз оказываясь на волосок от гибели, побывав и в шаге от расстрела из-за собственного же упрямого желания сэкономить для государства пару мешков семян, он по-прежнему как делал, так и делает все по собственному разумению – на пороге небытия заводит последнюю делянку для селекции возле крыльца, с которого уже не может спуститься самостоятельно.

Это была эпоха, нуждавшаяся в титанах и породившая титанов. Как убога, а главное – бессильна «антитоталитарная» пропаганда, пытающаяся объяснить достижения Советского Союза подневольным трудом запуганных сталинских рабов. Таких орлов еще попробуй запугай! А что гораздо важнее – страх не может заставить по доброй воле напрашиваться на такие дела, о которых никто не может знать заранее, осуществимы они или неосуществимы. Тоталитарная власть взяла тем, что открыла шлюзы для скрытой энергии низов, чем ныне почти не занимается власть «демократическая». Поэтому ни сами вершители былых великих дел, ни дети их, ни внуки не согласятся принять ту версию истории, которая не преклонялась бы перед подвигами отцов и дедов. И если даже унизительную для их памяти «правду» согласятся признать «верхи» (о какой правде может идти речь, если человеческое мышление всегда подтасовка!), то «низы» немедленно начнут реконкисту.

Ее мы и наблюдаем на каждом шагу.

И дураков, которые бы стали защищать большевиков, Сталина и репрессии, практически не осталось, да, скорее всего, никогда и не было: люди всегда защищают себя, они идентифицируют себя с властью лишь тогда, когда она служит их собственным психологическим интересам. А интересы экзистенциальной защиты, защиты от чувства своей мизерности и бренности, требуют эмоционального слияния с чем-то таким же долговечным, как народ, государство, но никак не с таким скоропортящимся, как власть. И потому большевиков, Сталина в исторической перспективе всегда оценивали и оценивают по общему для всех правителей критерию – насколько удачно они позволяли стране конкурировать в Большой Игре государств и наций.

Этот подход сразу же выступает на первый план в локальной, казалось бы, истории Железногорского горно-химического комбината (Железногорск, 2010). Роскошно изданный альбом «Скала» (комбинат на огромной глубине укрыт в скале) открывается разъяснением генерального директора П. М. Гаврилова: «ГХК – одно из трех предприятий, построенных в Советском Союзе для наработки плутония, идущего на создание ядерного щита Родины» – именно так, с большой буквы. Люди, посвятившие жизнь созданию ядерного оружия, естественно, не согласны с позицией Солженицына, что своим тяжелым и опасным трудом они поддерживали «Отца Усатого» и все «большевицкое заведение», их экзистенциальная защита требует думать, что большевики были всего лишь реакцией России на поражение в Первой мировой, которая отнюдь не закончилась в 1918-м (и закончилась ли в 1945-м?).

«Многие историки сегодня сетуют, что СССР победил фашизм вопреки Сталину, и берутся утверждать, что свободная и демократическая Россия могла бы сделать это с гораздо меньшими жертвами, – пишут авторы «Скалы» Павел Морозов и Борис Рыженков. – Смешно. Точнее – уже не смешно. Между двумя мировыми войнами глобальная экономика капитализма переживала серьезный кризис. Свободные и демократические колониальные империи Англии и Франции, победившие германского кайзера в 1918-м, были разгромлены вермахтом в континентальной Европе 1940 года за считанные недели. Можно ли было ожидать, что в условиях общего экономического кризиса, действуя в условиях свободного рынка, Россия смогла бы сделать больше, чем Франция и Англия в период между двумя войнами? Предполагать такое наивно. Напротив же – социалистическая индустриализация, действуя поперек всех рыночных рефлексов и механизмов, смогла создать промышленность грядущей Победы.

…У большевиков была историческая задача – разгромить фашизм, дать России ядерное оружие и вывести ее в космос. И никакая другая власть в России не смогла бы решить эти задачи. Если кто в патриотическом угаре считает русский народ непобедимым при любом строе, то пусть вспомнит 300 лет монгольского ига. Большевики пришли, когда в них была необходимость, и ушли тогда, когда эта необходимость исчезла. В нас течет кровь наших предков, и нам этого не изменить».

Видимо, в эту сторону сегодня и дрейфует общественное мнение: отношение к власти подчинено задачам исторической преемственности – так я понимаю выражение «кровь наших предков». Историческая преемственность, историческая конкурентоспособность – непреходящая главная цель, а правители – цари, генсеки, президенты – второстепенные преходящие средства: социальное служит экзистенциальному. И остановить этот дрейф сможет лишь тот, кто сумеет создать вненациональные способы экзистенциальной защиты.

Утрата которой и погубила несчастную Настю из мучительного и прекрасного романа Валерия Попова. Невольно хочется завершить посмертным обращением ее отца: «Прости нас, если можешь».

Время шуток прошло

К несчастью, рукописи преотлично и в огне горят, и в воде тонут, но, к счастью, изредка случается чудо, и потерянный кирпич всплывает из Леты. Именно так и случилось с альманахом «Серапионовы братья. 1921», который из-за революционного бардака должен был выйти в Финляндии, но из-за экономической смуты залежался в архиве города Хельсинки более чем на девяносто лет. Зато, правда, вышел у себя на родине в Петербурге в издательстве «Лимбус Пресс» (2013) с почетным эскортом – при поддержке Федеральной целевой программы «Культура России». Благодаря чему любители литературы откроют сразу одиннадцать прозаиков и поэтов. Откроют даже тех, чьи имена им хорошо известны, ибо каждый из них за утекшие годы был чем-то или кем-то заслонен – иногда даже самим собой.

Рассказ Всеволода Иванова «Жаровня архангела Гавриила» был заслонен не только узорчатой клепкой бронепоезда № 14–69, но и гениальным Андреем Платоновым. Однако некое величие замысла присутствует уже в попытке хотя бы примериться к незатейливому косому Кузьме с весьма затейливой мечтой: «Иду в город Верный, который под водой плывет. Выберут киргизы меня своим Лениным, и буду я на белом коне кататься и конину с яблоком на серебряном блюде есть». И попадается Кузьме такой же заковыристый старичок-богомаз, оказавшийся церковным вором…

Пересказать сюжет – испортить чтение, но рассказ написан виртуозно и наводит на догадку, что тип беспредельно наивного человека, на которого мировой катаклизм обрушил мировые вопросы, стучался в писательские сердца и прежде Платонова, но только его гению оказалось под силу ввести этот тип в бессмертие. Чему отчасти помогло и то, что Платонов не поддался соблазну былинности, перед которым, увы, не устоял Всеволод Иванов: «Молчат кедры – не отвечают, своим делом заняты». Но и он в «Жаровне» заявил о себе гораздо серьезнее, чем это сейчас звучит в гаснущем эхе его имени.