Читаем без скачивания Анна Австрийская. Первая любовь королевы - Шарль Далляр

Впоследствии, когда Ришелье, взбесившись, что его обманули, окружил Анну Австрийскую невидимой армией шпионов и врагов, которым поручено было не допускать ни одного мужчину приблизиться к королеве, когда, опьянев от ревности и ненависти, он дал себе клятву, что никто не добьется никогда того, чего не мог добиться он, герцогиня де Шеврез приняла борьбу и обнаружила столько же гениальности, интриг, хитрости и энергии, как и сам кардинал, в борьбе, в которой он должен был остаться побежденным три раза.

Как только герцогиня узнала — а она узнала первая, — что приедет герцог Букингем, она, не теряя ни минуты, начала атаковать сердце и ум Анны Австрийской. Как ни тверды были правила королевы, как ни сильно чувства долга, хитрой герцогине было не трудно зародить желание в сердце женщины, молодой и пылкой, которая, будучи замужем уже десять лет и оставаясь одинокой, сжигала свои силы на своем собственном огне. Бедная Анна Австрийская, проклиная свою слабость, позволила, однако, сделать от своего имени шаг, на который она не решилась бы ни за что на свете неделю назад, то есть просить у короля позволения присутствовать при приеме Букингема. Но в ту минуту, когда она получила позволение, которого почти не ожидала, упреки совести одержали верх в этой нежной и несчастной душе, которая еще не привыкла к злу. Блестящие слезы выступили на глазах Анны Австрийской.

— Послушайте, герцогиня, я сожалею теперь, зачем обратилась к королю с этой просьбой, и еще более сожалею о том, что он согласился на нее. Мне почти хочется послать ему сказать, что я нездорова и не могу быть на этом несчастном приеме.

— Его величество обвинит вас в капризах, а кардинал будет торжествовать, — объяснила герцогиня.

— Но, отправляясь на этот прием, я обманываю короля и делаю проступок! — вскричала королева с отчаянием.

Герцогиня, растроганная при виде этой истинной горести, встала на колени возле Анны Австрийской и, положив свою хорошенькую белокурую головку на колени королевы, сказала:

— Всемилостивейшая государыня, успокойтесь, умоляю вас. Для чего вы обвиняете себя в преступлениях, которых не существует? Разве для такой великой королевы, как вы, присутствовать на официальном приеме герцога Букингема преступление, или для того, чтобы вы не были виновны, посланник этот должен быть безобразен, стар и неприятен?

— Сумасшедшая! — сказала Анна Австрийская, невольно улыбаясь сквозь слезы.

— Сумасшедшая! Извините, ваше величество, но я никогда не говорила с большим здравым смыслом. Что дурного в том, что вы будете принимать на публике дань благородного вельможи? А если вы отдадите справедливость его достоинствам, то этот проступок — если это может назваться проступком — не будет ли совершен всеми, которые его увидят, потому что достоинства герцога Букингема похожи на солнце: они бросаются в глаза всем. Ваше величество позволите мне позвать ваших горничных?

— Вы делаете из меня что хотите, Мария, — слабо ответила Анна Австрийская, побежденная скорее тайными желаниями своего сердца, чем убеждениями своей фаворитки.

Герцогиня де Шеврез тотчас впустила горничных, которые занялись ее туалетом. Менее чем через час Анна Австрийская, окруженная своими статс-дамами, входила с трепещущим сердцем в луврскую залу, где ожидали герцога Букингема.

XIV

Пасро становится приятелем кардинала, который дает ему в распоряжение капитана своих гвардейцев и приглашает почтить своим присутствием праздник, который собирается дать королеве и королю

Во время приема первого английского министра, впрочем очень короткого, не случилось ничего особенного. Королева держала себя прекрасно. Мрачный взгляд Людовика XIII и зоркие глаза кардинала не могли приметить на прекрасном лице Анны Австрийской ничего такого, что могло бы подать повод к самой строгой критике.

Людовик XIII — все мужья таковы, особенно мужья такого сорта, — Людовик XIII был на минуту обманут этим спокойствием. Он счел королеву невинною во всех благосклонных мыслях к англичанину и обратил весь свой гнев на герцогиню де Шеврез. Кардинал, отвергнутый любовник и не так легко вдавшийся в обман, как муж, вовсе не был обманут маской достоинства, под которой Анна Австрийская могла скрывать свое волнение. Находясь в сомнении, существовало или не существовало это волнение, он упорно остался при своих ревнивых подозрениях.

Как только герцога проводили из Лувра с почестями, подобавшими представителю великого государя, Ришелье, простившись с королем, поспешил вернуться к своей карете и поехал в Люксембург.

Не желая еще признаться себе в этом, он, однако, начинал думать, что был обманут герцогиней и королевой. После того знаменитого вечера, когда он выказал свое искусство в танцах пред ее величеством, в надежде, по уверению герцогини де Шеврез, заслужить наконец ее расположение, после пылкого объяснения, каллиграфического произведения прокурорского клерка Пасро, он не пропускал ни одного движения, ни одного взгляда, ни одной улыбки королевы, не взвесив их значения и отыскивая в них таинственное поощрение своим тайным планам. Но, несмотря на все доброе желание, он не нашел ничего утешительного в обращении королевы, а, напротив, приметил, что никогда не была она так надменна и презрительна.

Герцогиня, к которой он несколько раз старался приблизиться, чтобы добиться от нее какого-нибудь объяснения неприязненного обращения Анны Австрийской, каждый раз ускользала от него с ловкостью, свойственной ей одной, не говоря ни слова в объяснение. Но инстинкт объяснил ему все яснее слов герцогини. Этот инстинкт показал ему в Букингеме первый камень преткновения всем его любовным и политическим планам относительно королевы. То, что он слышал за королевской порть ерой, оправдывало этот тайный инстинкт. Герцогиня де Шеврез, расхваливая Анне Австрийской достоинства герцога Букингема, не доказывала ли, что вредила ему, вместо того чтобы помогать?

Так как он знал, какое влияние имеет она на ум своей госпожи, то это убеждение было для него достаточно для того, чтобы почувствовать недоверие к своим планам. Он, конечно, имел очень верный способ ослабить, если не совсем уничтожить, это влияние, то есть удалить герцогиню, изгнав ее или в Турень, или в другое место. Но к средству этому следовало прибегнуть только в крайности, потому что это значило бы объявить королеве открытую войну. Кардинал думал, что еще не настала минута действовать таким образом. Притом, прежде чем отказаться от своих намерений и считать их уничтоженными, ему оставалось сделать последнее испытание.