Читаем без скачивания Анна Австрийская. Первая любовь королевы - Шарль Далляр

— Вы сказали «герцогиней де Шеврез», аббат? — спросил он с заметным интересом.

— Я повторяю то, что мне удалось выведать от этого негодяя.

Ришелье раза три прошелся по кабинету.

— Послушайте, аббат, — сказал он, остановившись пред Боаробером, — вы знаете этого молодого человека, этого Пасро? Что это за человек? Он действительно дурак или плут?

Боаробер казался очевидно смущен.

— Гм! Сказать по правде, — прибавил он после минутного размышления, — я думаю, что он скорее плутоват, чем глуп. Пошлая физиономия, полученная им от природы, помогает его притворству. Я не стану удивляться, если в коротком свидании с вашим преосвященством он угадал, с кем имел дело, притворяясь, будто этого не знает.

— Стало быть, я был им одурачен, — откровенно признался Ришелье.

— Возможно ли! — вскричал Боаробер с изумлением ловкого придворного.

— Именно, аббат. Я принял вашего протеже за дурака. По вашим словам я вижу, что ошибся, и он не потерял, а выиграл в моем уважении. Для того чтобы обмануть меня, Ришелье, он должен быть очень хитер. Я это предпочитаю. Дурак может по глупости изменить тайне, которую он обязан сохранять, а плут сохраняет ее из опасения погубить себя. Если б ваш Пасро был дурак, как ни хотелось бы мне узнать, что он хочет сказать мне о герцогине де Шеврез, я не захотел бы его видеть и велел бы его выгнать; но так как это хитрый негодяй, то пришлите его сюда, аббат. Когда он увидит меня в лицо, я не стану бояться ни измены, ни слабости. Ступайте.

— Прекрасно, монсеньор, прекрасно! — вскричал де Боаробер, хлопая в ладоши в знак восторга. — Я бы никогда этого не придумал.

— Вы пьете слишком много, де Боаробер, и поэтому у вас голова не может быть крепка, — дружелюбно сказал Ришелье. — Приведите ко мне этого Пасро и не скрывайте от него, что он увидит кардинала.

Через несколько минут де Боаробер вошел с Пасро в кабинет Ришелье. Вся наружность прокурорского клерка носила на себе следы бега сквозь разные препятствия, где он не заботился о царапинах. Будто браконьер сделал три мили в лесу. Его полукафтанье и панталоны были разорваны, а башмаки и чулки покрыты грязью и снегом. Лоб его еще был весь в поту, хотя в то время, которое он ждал в комнате аббата, он имел время и обсохнуть, и отдохнуть.

Ришелье, стоя пред камином и величественно драпируясь в свою красную рясу, устремил на Пасро, как только тот вошел в кабинет, взгляд, который как будто хотел изведать все тайные изгибы его души. Ришелье в эту минуту хотел сделать опыт. Из результата этого опыта должно было выйти окончательное его суждение о клерке. Как Пасро будет себя держать пред ним? Узнает ли он открыто в нем аббата скромной наружности, который в комнате де Боаробера диктовал ему письмо, подписанное Ришелье? Или он, узнав его, притворится, будто не узнает?

Когда Пасро появился, он как будто заранее прочел в душе кардинала. На пороге двери он остановился и, не смея поднять глаз, как будто боялся быть ослеплен могущественным светилом, сделал поклон и низкий, и смущенный. Потом, неловко вертя шляпу в руках, он почтительно ждал вопросов великого человека. Вопросительный взгляд и суровая поза кардинала, очевидно, были потеряны понапрасну. Пасро, упорно потупив глаза, не мог приметить ни того, ни другого. Ришелье немедленно переменил тактику.

— Подойдите, друг мой, — сказал он тем внушительным тоном, который заимствовал от своих первых духовных должностей и который он употреблял еще охотно, когда считал за нужное прятать свои когти.

Прокурорский клерк сделал робкий шаг вперед и снова остановился; но он все еще не поднимал глаз на того, кто с ним говорил.

— Вы хотели меня видеть? — продолжал кардинал.

— Да, монсеньор, — прошептал Пасро.

— Я здесь. Что вы имеете мне сказать? Но прежде всего скажите мне, как вас зовут.

— Нарцис-Дезирэ Пасро к вашим услугам. Я сын квартального надзирателя Пасро на улице Прувер и служу клерком у прокурора Гриппона.

— Вы имеете сообщить мне что-то важное?

— Ваше преосвященство, один вы можете судить, насколько это важно, — ответил Пасро, — но, если я ошибся, вы простите мне мое намерение.

— Ну, друг мой, говорите. О чем идет дело?

Пасро колебался или, лучше сказать, сделал вид, будто колеблется, потому что негодяй действовал так осторожно, что, наверно, он заранее начертал себе план своих поступков.

— В том, что я должен рассказать вашему преосвященству, — начал он, — будет речь и о моих делах, а дела такого бедного человека, как я, не могут вас интересовать.

— Кто хочет достигнуть цели, тот не должен пренебрегать средствами, — возразил Ришелье с очаровательной благосклонностью, — расскажите мне о ваших делах, друг мой, так как они поведут к моим.

Прокурорский клерк прокашлялся раза три, потом, вдруг как бы собравшись с мужеством, принялся рассказывать, как он должен был жениться на Денизе и, ревнуя к ней, приметил у стены вальдеграсского сада молодого человека, приехавшего из провинции, по имени барон де Поанти, который убил на дуэли трех приятелей Лафейма; как аббат де Боаробер, интересовавшийся его браком, предложил освободить его от этого беспокойного соперника, приказав его арестовать, как виновного в убийстве на дуэли, запрещенной указом его величества; как, последовав за полицейским сержантом и гвардейцами, посланными арестовать его в самом доме Денизы, где аббат де Боаробер оставил его, он приметил барона на площади, совещавшегося с высоким нищим с белой бородой, который вовсе не был стар и дряхл, как казался, судя по тому, как он вытащил из своего дырявого плаща огромную шпагу, а особенно по тому, как он управлял этой шпагой, сражаясь с гвардейцами, посланными арестовать его товарища.

До этого места в рассказе Пасро Ришелье слушал с величайшим вниманием по наружности, но, в сущности, с самым полным равнодушием. Кардинал понимал или, лучше сказать, угадывал, что этот человек должен сообщить ему какую-нибудь важную тайну, и, не предвидя еще, в чем будет состоять эта тайна и в какую минуту появится она в болтовне рассказчика, он терпеливо ждал, подстерегая и слухом и умом первое слово, первое обстоятельство, которое покажется ему заслуживающим внимания. Боаробер с самого прихода Пасро опять растянулся в кресле и спокойно предался прерванному сну. Когда Пасро упомянул о высоком нищем, который, несмотря на лета и дряхлую наружность, так удачно нашел под своим плащом шпагу и так хорошо умел с нею управляться, Ришелье понял, что интерес рассказа начинается для него. Но, чтобы интерес этот не рассеялся между любовным бредом прокурорского клерка, он сам взялся управлять рассказом, который с тех пор принял вид допроса. Когда Пасро, переведя дух, приготовлялся продолжать рассказ, кардинал сделал ему знак рукою продолжать и сказал: