Читаем без скачивания Смерть в белом галстуке. Рука в перчатке (сборник) - Найо Марш

– Ну, не совсем, но пусть думают, что ты способен на это. Неприятно, но правда: девяносто девяти женщинам из ста нравится предполагать, что их возлюбленный может повелевать ими. При этом восемьдесят из них отрицают это. Разве редко приходится слышать, как замужняя женщина удовлетворенно произносит, что муж не позволит ей делать то-то или то-то. Почему омерзительно написанные книги с суровыми, молчаливыми героями по-прежнему находят своих читательниц? Что, как ты думаешь, привлекает тысячи женщин к киноактеру с комариными мозгами?

– Его способности киноактера.

– Это понятно, не будь занудой, Родерик. Помимо всего прочего – его самоуверенная мужественность. Вот что привлекает девяносто девять женщин из ста, уж будь уверен.

– Всегда существует – быть может, к несчастью – сотая женщина.

– Но не стоит слишком обольщаться и насчет нее. Надеюсь, я не принадлежу к тем отвратительным особам, которые принижают свой пол. Я в каком-то смысле феминистка, но не позволю тем девяноста девяти – Боже, это уже начинает звучать как гимн – заморочить мою старую голову.

– Ты упрямая штучка, мама, и знаешь это. Но не думай, что можешь заморочить голову мне. Уж не предлагаешь ли ты мне прийти к мисс Агате Трой, протащить ее за волосы по всей студии, потом с брутальной мужественностью сунуть под мышку и поволочь в ближайший отдел регистрации браков?

– В церковь, с твоего позволения. Кстати, церковь прекрасно знает, о чем я говорю. Посмотри на обряд венчания. Прямое и недвусмысленное выражение нашей прирожденной дикости в представлении о спаривании.

– Как, по-твоему, лондонский сезон явление того же порядка?

– В общем, да. А почему бы и нет? Научившись распознавать наиболее дикие стороны светского сезона, человек вырабатывает в себе чувство меры и наслаждается светской жизнью. Как это делаю я. И как делал Банчи Госпелл. Когда я думаю о нем, – сказала леди Аллейн, и на глазах ее заблестели слезы, – когда вспоминаю, что только сегодня утром он сплетничал со всеми нами – такой довольный балом Эвелин, такой веселый и жизнерадостный… и живой, я просто не в состоянии постичь…

– Я знаю.

– Как я понимаю, миссис Хэлкат-Хэккетт тоже замешана в деле, не так ли? И Уитерс?

– Что заставляет тебя так думать?

– Он приглядывался к ним. И вчера, и на коктейле у Хэлкат-Хэккеттов. Банчи было что-то известно о капитане Уитерсе, Родерик. Я это видела и указала ему на это. Он велел мне не любопытничать, благослови его Бог, но признал, что я права. А там действительно есть что-то серьезное?

– И много. У Уитерса скверная биография, и Банчи это знал.

– Неужели это могло послужить мотивом для убийства?

– Могло. Но есть несколько нестыковок. Одну я должен постараться устранить сегодня вечером.

– Сегодня вечером? Мой дорогой, да ты уснешь, произнося подозреваемому последнее предупреждение.

– Только не я. И боюсь, для последнего предупреждения пока нет оснований.

– Эвелин Каррадос тоже как-то замешана?

Аллейн выпрямился.

– Почему ты об этом спросила?

– Потому что видела: Банчи и к ней приглядывался.

– Нам следовало бы поменяться профессиями, дорогая. Ты могла бы поступить в Ярд и наблюдать за тем, как люди приглядываются друг к другу, а я сидел бы с кумушками, залавливал молодых людей для Сары и вел светские беседы с леди Лорример. Кстати, мне придется вскоре повидать ее.

– Люси Лорример! Не хочешь ли ты сказать, что и она замешана в этом деле? Я вполне могу представить, что кто-то убил Люси, но не вижу ее в противоположной роли. Бесспорно, она тронутая.

– Она должна подтвердить половину алиби сэра Дэниэла Дэвидсона.

– Боже правый, кто следующий? Почему Дэвидсон?

– Потому что он был последним, кто ушел перед Банчи.

– Ну, я надеюсь, что убийца не сэр Дэниэл. Я подумывала о том, чтобы показать ему свою ногу. Родерик, я готова помочь тебе с Люси Лорример. Могу позвонить ей и пригласить на чай. Она, должно быть, кипит от возбуждения и жаждет с кем-нибудь поговорить. Банчи собирался обедать у нее сегодня.

– Почему?

– Так, нипочему. Но она без конца повторяла, что он должен прийти, что он все забыл. Я могу позвонить ей, а она говорит так громко, что тебе придется только сидеть возле меня, чтобы слышать каждое слово.

– Ладно, давай попробуем. Спроси, не видела ли она Банчи, когда уходила.

– Садись сюда, в кресло, дорогой, а я примощусь на подлокотнике. Трубку мы можем держать посередине.

Телефон леди Лорример был постоянно занят, но наконец они дозвонились. Ее светлость дома, ответил голос.

– Скажите ей, что это леди Аллейн, будьте любезны. Благодарю вас.

Во время последовавшей паузы леди Аллейн внимательно, с видом заговорщицы посмотрела на сына и попросила дать ей сигарету. Он повиновался и запасся карандашом и бумагой.

– Будем ждать до скончания века, – шепнула она, обмахиваясь телефонной трубкой, как веером. Внезапно раздался громкий надтреснутый голос, и леди Аллейн отнесла трубку на расстояние четырех дюймов от уха.

– Это ты, Люси?

– Дорогая моя! – завопила трубка. – Я так рада! Я умирала, до чего мне хотелось с тобой поговорить, ведь уж ты-то, конечно, можешь поведать нам все. Я всегда так сожалела, что твой такой красивый сын пошел в полицейские, потому что, говори что хочешь, это, должно быть, ужасно вредно находиться все время в одном и том же положении, когда имеешь возможность только двигать руками, а на внутренние органы приходится все напряжение. Сэр Дэниэл считает это причиной половины женских болезней, хотя, должна признаться, мне кажется, его врачебная практика начинает превышать его возможности. Разумеется, в случае с премьер-министром ему все можно простить.

Леди Аллейн обратила к сыну немой вопрос, но тот кивнул, подтверждая, что понимает смысл этого ошеломляющего словоизвержения.

– Да-да, Люси, – пробормотала леди Аллейн.

– Что подводит меня к этой кошмарной катастрофе, – продолжала телефонная трубка, разражаясь очередным скрежетом и бульканьем. – Чудовищной! А ведь, знаешь, он должен был обедать у меня сегодня. Я отменила и других гостей, почувствовав, что не смогу смириться с мыслью, что если бы не вмешательство провидения Господня, с нами за столом сидел бы Банчи. Не то чтобы именно провидение, но пути его воистину неисповедимы, и, видя, как он спускается по лестнице, напевая себе под нос, разве могла я предположить, что он идет к своей могиле? Никогда не прощу себе, что не предложила подвезти его, а ведь поскольку, как выяснилось, премьер-министру было так плохо, я вполне могла бы это сделать.

– Почему ты все время приплетаешь премьер-министра, Люси? – спросила леди Аллейн. Она прикрыла рукой микрофон и сердито бросила: – Я хочу это знать, Родерик!

– Все в порядке, – отозвался Аллейн. – Дэвидсон притворился… слушай, слушай, дорогая, она как раз рассказывает.

– …не могу описать тебе свои страдания, Хелена, – крякала трубка. – Право, я думала, что потеряю сознание от боли. Я почувствовала, что сэр Дэниэл должен осмотреть меня, не теряя ни минуты, поэтому велела своему шоферу следить, когда он выйдет, потому что, клянусь тебе, сама была просто не в состоянии отличить одного мужчину от другого. Потом я увидела, как он выходит из дверей. «Сэр Дэниэл, сэр Дэниэл!» – кричу я. Он меня не слышит, все пропало, но тут один из распорядителей заметил мое бедственное положение и привлек ко мне внимание сэра Дэниэла. Тот перешел улицу, и тут, признаюсь тебе, Хелена, как пациент со стажем, я была сильно разочарована, но, разумеется, когда на карту поставлено благополучие государства, приходится жертвовать собой. Он был крайне возбужден, у премьер-министра обнаружился какой-то страшный недуг. Прошу тебя, Хелена, никому об этом не рассказывай. Я знаю, ты нема как могила, но сэр Дэниэл будет, бесспорно, серьезно скомпрометирован, если это когда-нибудь всплывет. При таких обстоятельствах мне оставалось лишь молча нести свой крест, и только когда он буквально убежал, я подумала, что могла бы подвезти его на Даунинг-стрит. Но к тому времени как мой дурак-шофер завел машину, было, конечно, уже поздно. Несомненно, сэр Дэниэл бросился к ближайшему такси, и хотя я сегодня звонила ему, чтобы деликатно расспросить, он оказывался постоянно занят, так что можно опасаться самого худшего.

– Сумасшедшая! – бросила сыну леди Аллейн.

– …не могу тебе выразить, как сильно меня все это расстроило, но надеюсь, что понимаю свой долг, Хелена, и, как раз вспомнив, что твой сын констебль, я решила, что ему следует узнать об этом странном человеке, который, по моему твердому убеждению, и является этим головорезом.

– Сэр Дэниэл Дэвидсон?! – ахнула леди Аллейн.

– Боже правый, Хелена, ты с ума сошла! Ради всего святого, передай своему сыну, чтобы он сам пришел поговорить со мной, чтобы не было ошибки. Как это мог быть мой бедный сэр Дэниэл, когда он уже летел во весь опор на Даунинг-стрит? Я приписываю свое теперешнее ужасное состояние шоку, который там испытала. Ты помнишь пьесу под названием «Лицо в окне»? Я сразу ее вспомнила. Уверяю тебя, я громко закричала – мой шофер свидетель. Нос белый и плоский, усы прямо устрашающие, как будто какое-то волосатое чудовище приклеилось к стеклу. И глаза вращаются. Я только и смогла, что вцепиться в свой жемчуг, и как завоплю: «Пошел вон!» Мой шофер, дурак несчастный, ничего не заметил, а к тому времени, как он расшевелился, этого и след простыл.