Читаем без скачивания Моя жизнь. Встречи с Есениным - Айседора Дункан

— Какой вздор! — воскликнул он. — Этому человеку никогда не удавалось заработать себе на жизнь.

— Разве ты не видишь, — воскликнула я, — что им владели грезы о свободной Америке?

— Будь прокляты грезы!

И внезапно я поняла, что его греза об Америке ограничивалась десятками фабрик, создавших для него богатство. Но такова уж извращенность женщин, что после этой, как и после других подобных ссор, я кидалась в его объятия, забывая обо всем под его ласками. Я утешалась мыслью, что скоро его глаза раскроются, он прозреет, и тогда он поможет мне создать великую школу для детей из народа.

Между тем великолепная яхта плыла все дальше по голубому Средиземному морю.

Я вижу все, словно это было вчера: широкую палубу яхты, стол, уставленный хрусталем и серебром для завтрака, и Дирдрэ, танцующую в своей белой тунике вокруг. Конечно, я была влюблена и счастлива. И все же я беспрестанно вспоминала с неприятным чувством о кочегарах, поддерживавших огонь в машинном помещении, о пятидесяти матросах яхты, о капитане и его помощнике — всех этих огромных расходах ради удовольствия двух людей. Подсознательно я тяготилась тем, что дни проходят и каждый отдаляет меня от цели. И иногда, приходя к неблагоприятным выводам, я противопоставляла довольство этой жизни в роскоши, ее беспрерывное празднество жестокой борьбе моей ранней молодости.

Мы провели один день в Помпее, и Лоэнгрин возымел романтическую мысль посмотреть, как я буду танцевать при лунном свете в храме Пестума. Он немедленно нанял небольшой неаполитанский оркестр, уговорившись, что они должны отправиться к храму и ждать нашего прибытия.

Но как раз в этот день разразилась летняя буря и ливень. Весь этот и следующий день яхта не могла покинуть гавань. Прибыв наконец в Пестум, мы застали оркестрантов промокшими насквозь и в очень жалком состоянии, сидящими на ступенях храма, где они прождали нас в течение суток.

Лоэнгрин заказал дюжину бутылок вина и ягненка, которого мы ели руками, как арабы. Изморенные голодом оркестранты, наевшись и напившись до отвала и устав от ожидания в храме, совершенно не имели сил играть. Опять заморосил легкий дождь. Мы все отправились на яхту и отплыли в Неаполь. Оркестр сделал мужественную попытку играть нам на палубе, но началась качка, и оркестранты, сделавшись один за другим зелеными, ретировались в каюты.

Такой был конец романтической идеи танцевать при лунном свете в храме Пестума.

Лоэнгрин хотел продолжать плавание по Средиземному морю, но я вспомнила о контракте с моим импресарио в России и решила выполнить его. Лоэнгрин привез меня обратно в Париж. Он хотел было поехать со мной в Россию, но боялся помехи с паспортом. Он наполнил мое купе цветами, и мы нежно распрощались.

Удивительно, что когда расстаешься с любимым человеком, то, несмотря на скорбь, в то же время испытываешь странное чувство освобождения.

Это турне по России проходило с таким же успехом, как и предыдущие, но его отметило одно происшествие, которое могло бы оказаться трагическим, хотя и окончилось весьма комически. Как-то днем Крэг пришел повидаться со мной, и в течение одной короткой минуты я была на грани того, чтобы поверить, что ничто для меня не имеет значения — ни школа, ни Лоэнгрин, ни все остальные, — кроме радости видеть его вновь. Как бы то ни было, преобладающей чертой моего характера является верность.

Крэг был очень оживлен, находясь в разгаре создания «Гамлета» для Художественного театра Станиславского. Все артистки труппы Станиславского были влюблены в него. Артисты восхищались его красотой, веселостью и необычайной живостью. Он часами разглагольствовал перед ними об искусстве театра, и они старались изо всех сил выполнять все прихоти его фантазии.

Увидав его, я вновь подверглась всем прежним его чарам и обаянию, и все могло бы кончиться благополучно, не будь со мной очень хорошенькой секретарши. В последний вечер, как раз накануне отъезда в Киев, я дала небольшой обед Станиславскому, Крэгу и секретарше. В разгар обеда Крэг спросил меня, предполагаю ли я остаться с ним или нет. Я не могла ему ответить, и он, впав в один из припадков своего прежнего бешенства, поднял секретаршу со стула, унес ее в другую комнату и запер дверь. Станиславский был страшно возмущен и сделал все, что было в его силах, чтобы убедить Крэга отпереть дверь. Когда мы выяснили, что убеждения не возымели никакого действия, нам ничего не оставалось, как поехать на вокзал, где мы обнаружили, что поезд уже ушел десять минут назад.

Я вернулась со Станиславским на его квартиру, и мы мрачно старались говорить о современном искусстве, избегая упоминания о Крэге, но я видела, что Станиславский огорчен и возмущен поведением Крэга.

На следующий день я села в поезд на Киев. Там несколько дней спустя ко мне присоединилась несколько потрясенная и побледневшая секретарша. Когда я спросила ее, не хочет ли она остаться в России с Крэгом, она выразительно заявила, что не хочет. Итак, мы вернулись в Париж, где нас встретил Лоэнгрин.

Глава двадцать третья

Лето мы провели на яхте у берегов Бретани. Часто море так бушевало, что я сходила с яхты и следовала за нею вдоль побережья на автомобиле. Лоэнгрин не покидал борта, но был не слишком хорошим моряком, и часто его лицо становилось зеленым. Таковы удовольствия богачей!

В октябре я отплыла в Америку.

Лоэнгрин никогда еще не видал Америки. Разумеется, он взял на пароходе роскошное помещение, каждый вечер нам печатали специальное меню, и мы путешествовали, как особы королевского достоинства. Путешествие с миллионером, конечно, все упрощает, и все, направо и налево, склонялись ниц перед нами.

В Северо-Американских Соединенных Штатах существует какой-то закон, не разрешающий двум любовникам путешествовать вместе. Бедного Горького и женщину, в течение семнадцати лет жившую с ним, прогоняли с места на место, превратив их жизнь в муку, но, разумеется, если человек очень богат, эти мелкие неприятности совершенно сглаживаются.

Турне по Америке оказалось в высшей степени счастливым, успешным и удачным, ибо деньги идут к деньгам. Наконец, однажды в январе ко мне в уборную пришла какая-то очень нервная дама и воскликнула:

— Но, моя дорогая мисс Дункан, ваша беременность видна из первого ряда. Вы не можете так продолжать дальше.

На что я возразила:

— О дорогая м-с X., но это именно то, что я желаю выразить своим танцем: любовь — женщину, развитие — весну. Это и выражает мой танец…

Миссис X. растерялась при моих словах, но, тем не менее, мы решили, что лучше прекратить турне и вернуться в Европу, так как мое благословенное состояние действительно становилось вполне явным.