Читаем без скачивания Моя жизнь. Встречи с Есениным - Айседора Дункан

— Артистке глупо быть замужем, — говорила я, — я должна проводить свою жизнь в турне по свету, и вряд ли ты согласишься проводить свою жизнь, любуясь мной из ложи.

— Тебе не пришлось бы совершать турне, если бы ты была замужем, — ответил он.

— Что же мы станем тогда делать?

— Мы будем проводить время в моем доме в Лондоне или в моем имении в деревне.

— А затем?

— Затем у нас остается яхта.

— Ну, а затем?

Лоэнгрин предложил, чтобы мы испытали совместную жизнь в течение трех месяцев.

— Если она тебе не понравится, я буду крайне удивлен.

Итак, этим летом мы отправились в Девоншир, где у него был чудесный замок, который он построил по образцу Версаля и Малого Трианона, со множеством спален и ванных комнат. Все это было отдано в мое распоряжение, включая четырнадцать автомобилей в гараже и яхту в гавани. Но надо принять в расчет дождь, который в Англии летом идет круглосуточно. Англичане, по-видимому, совершенно не обращают на него внимания.

Они встают и рано завтракают яйцами, свиной грудинкой, окороком, почками и супом. Затем они надевают макинтоши и отправляются гулять по сырой местности, вплоть до ленча, за которым они съедают множество блюд, запивая их девонширскими сливками.

От ленча до пяти часов предполагается, что они заняты своей корреспонденцией, хотя я полагаю, что в действительности они ложатся спать. В пять они спускаются к чаю, к которому подается много сортов пирогов, хлеб, масло и варенье.

После чая они делают вид, что играют в бридж, пока не наступает время приступить к действительно важному делу — переодеванию к обеду, на котором они появляются в полном вечернем наряде, дамы сильно декольтированные, а джентльмены в накрахмаленных сорочках, и все это для того, чтобы уничтожить обед из двадцати блюд.

Когда он закончен, они вступают в поверхностную политическую беседу или затрагивают философию, пока не наступает время ретироваться.

Вы можете представить себе мое отношение к такой жизни.

По прошествии двух недель я положительно пришла в отчаяние.

В замке имелся чудесный зал для балов, отделанный гобеленами, в котором висела картина коронации Наполеона кисти Давида. Кажется, Давид нарисовал две таких картины, одна из них находится в Лувре, а другая — в бальном зале дома Лоэнгрина в Девоншире.

Заметив мое отчаяние, Лоэнгрин спросил:

— Почему бы тебе не начать танцевать в бальном зале?

Я вспомнила о гобеленах и картине Давида.

— Разве я могу перед ними проделывать свои простые жесты на маслянистом, вощеном полу?

— Если это все, что тебя смущает, — сказал он, — пошли за своими занавесами и ковром.

Итак, я послала за занавесами, которые повесила поверх гобеленов, а ковер я разостлала поверх навощенного пола.

— Но мне необходим пианист.

— Пошли за пианистом, — сказал Лоэнгрин.

Я телеграфировала Колонну: «Проведу лето в Англии. Должна работать. Пришлите пианиста».

В оркестре Колонна имелся первый скрипач, человек очень странного вида, с огромной головой, раскачивающейся на неуклюжем теле. Первый скрипач играл также на пианино, и Колонн в свое время как-то предоставил его мне. Но этот человек был мне так несимпатичен, что всякий раз, когда я глядела на него либо прикасалась к его руке, он внушал мне чувство острого физического отвращения. Я попросила тогда Колонна не приводить его ко мне. Колонн сказал, что скрипач обожает меня, но я заявила, что ничего не могу поделать с чувством отвращения, внушаемого им, и что я просто не могу его выносить. Однажды вечером Колонн заболел и, будучи не в состоянии дирижировать мне в театре «Гайете-Лирик», прислал этого человека в качестве своего заместителя. Я очень рассердилась и заявила:

— Я не могу танцевать, если он будет мне дирижировать.

Он вошел ко мне в уборную и, глядя на меня со слезами, произнес:

— Айседора, я обожаю вас, позвольте мне дирижировать на этот раз.

Я холодно взглянула на него:

— Нет. Я должна вам объяснить, что вы мне физически противны.

Публика ждала, и Люнье По убедил Пьерне управлять оркестром вместо Колонна.

В один особенно дождливый день я получила телеграмму от Колонна: «Высылаю пианиста. Прибудет в таком-то часу, такого-то дня».

Я поехала на вокзал, и каково было мое удивление при виде этого X., сошедшего с поезда.

— Как могло случиться, что Колонн послал вас? Он знает, что я вас ненавижу и питаю к вам отвращение.

— Прошу прощенья, мадам, мэтр послал меня, — запинаясь пробормотал он.

Когда Лоэнгрин узнал, кто пианист, он сказал:

— По крайней мере, у меня не будет причин для ревности.

Лоэнгрин все еще страдал от последствий того, что он всегда считал ударом. За ним в замке ухаживали врач и опытная сиделка. Они очень энергично указывали мне, как я должна себя вести. Меня поместили в отдаленной комнате на противоположном конце дома и заявили, что я никоим образом не должна тревожить Лоэнгрина, которому надлежало безвыходно сидеть в своей комнате на диете из риса, макарон и воды. Каждый час приходил доктор, чтобы исследовать его кровяное давление.

Все это значительно усугубляло мои треволнения и в сочетании с нескончаемыми дождями, возможно, способно объяснить необычайные события, последовавшие затем.

Чтобы превозмочь скуку и рассеять тоску, я приступила к работе с X., как он ни был мне противен, и всякий раз, когда он играл мне, я загораживала его ширмой, заявляя:

— Вы невыразимо мне неприятны, я не выношу вашего вида.

В замке находилась графиня А., старый друг Лоэнгрина.

— Как вы можете так обращаться с бедным пианистом? — говорила она и однажды настояла, чтобы я пригласила его сопровождать нас во время прогулки, которую мы ежедневно предпринимали после завтрака в закрытом автомобиле.

Я пригласила X. с крайней неохотой. В автомобиле не было откидных сидений, и нам пришлось всем сидеть рядом. Я находилась в центре, по правую руку села графиня, а по левую — X. Как обычно, шел проливной дождь. Когда мы проехали некоторое расстояние, меня охватило такое отвращение к X., что я постучала в стекло и велела шоферу повернуть и ехать домой. Он кивнул головой и, желая мне угодить, сделал резкий поворот. Проселочная дорога была полна выбоин, и при повороте автомобиля толчок бросил меня в объятия X. Он прижал меня к себе. Откинувшись и глядя на него, я внезапно ощутила, как все мое существо запылало, словно ворох зажженной соломы. Никогда еще я не ощущала такого неистового чувства.

Всю дорогу назад я не отводила от него взгляда в состоянии, близком к страстному исступлению. Когда мы вошли в подъезд замка, он взял меня за руку и, все еще не спуская с меня глаз, тихонько увлек меня за ширмы в бальном зале. Как могло случиться, что такая неистовая неприязнь породила такую же неистовую любовь?