Читаем без скачивания Посмертие - Абдулразак Гурна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
— Мзе Сулемани доволен твоей работой, — сказал Нассор Биашара. — Я так и думал. Я знал, что у тебя получится. Он говорит, у тебя есть манеры, для него это громкие слова. Это не только о вежливости, для него это значит намного больше.
Нассор Биашара примолк, дожидаясь ответа. Хамза почувствовал, что его проверяют, хотя и не понимал, как именно. Он надеялся, что купец объяснится. И Нассор Биашара продолжал:
— Не то чтобы он говорил мне об этом, но я так думаю. Я давно его знаю. Он никогда не использует сильные выражения. И я сейчас не про ругань, не про плохие слова, он даже имя Господне не упоминает, как все остальные, валлахи и так далее, когда мы хотим сказать то-то и то-то. Если ты скажешь «валлахи», он на тебя цыкнет, потому что ты принижаешь имя Бога. Худшее, что он может сказать о ком-то: «Я ему не верю». Он свято верует в правду, хотя это звучит высокопарнее, чем я имел в виду. Пожалуй, лучше сказать, он верит в искренность, откровенность, что-то в этом роде, без шума и показухи… Ты тоже такой. И учтивый — ему это нравится. Вот что он имел в виду, когда сказал, у тебя есть манеры. Тебе он этого не скажет, но я говорю.
Хамза не знал, что ответить. Его растрогало, что о нем кто-то высокого мнения, тронула доброта купца, рассказавшего об этом. Глаза его защипало от слез. Порой Хамзу смущало, что Халифа считал купца пройдохой. Хамзе казалось, он не так уж плох.
— Он сказал, ты живешь в доме Халифы, — произнес Нассор Биашара, углубившись в книги, и в тоне его уже не слышалось прежнего задушевного одобрения. — Ты мне не говорил. Значит, ты неплохо устроился. К слову, я вряд ли захотел бы жить с этим старым брюзгой.
— Я живу не совсем в его доме, — поправил Хамза. — Они отдали мне комнату, где раньше была парикмахер-ская.
— Я отлично знаю этот дом — кстати, он не его. И не ее. Как тебе Би Аша? Грубоватая, да? Уж не знаю, кто из них кому испортил характер, но, полагаю, в основном это ее вина. Она вечно чем-то недовольна. Ты ведь никому не передашь мои слова, правда? Между прочим, мы родственники. Меня с их семьей связывает родство. — С этими словами купец махнул рукой, мол, хватит об этом, и вернулся к бумагам.
— Я слышал, вы с Нассором Биашарой родственники, — позже сказал Халифе Хамза. — Точнее, он говорит, его с вашей семьей связывает родство.
Халифа задумался, потом спросил:
— Он так сказал? Что его с нашей семьей связывает родство?
— Почему он сказал «с семьей»? — уточнил Хамза. — Он имел в виду Би Ашу?
Халифа кивнул.
— Он пройдоха, я говорил тебе. Хитрит, изъясняется экивоками, обожает старомодные цветистые фразы. Такие, как он, не упоминают о женщинах семьи: это-де дурной тон.
Хамза почувствовал, что Халифа мнется, хочет сказать что-то еще, налил ему кофе — в тот вечер они сидели на крыльце вдвоем — и спросил:
— Какое родство вас связывает?
Халифа ответил не сразу, отхлебнул кофе, собрался с мыслями, Хамза ждал, зная, что тот все равно расскажет.
— Я говорил, что работал у его отца, Амура Биашары, купца-пирата. Я работал у него много лет. Тогда-то мы с Би Ашой и поженились. Бвана Амур был ее родственником и… устроил… В общем, свел нас.
— Как так вышло, что вы работали у него? — подождав, уточнил Хамза, поскольку Халифа был на удивление молчалив. Обычно его не приходилось расспрашивать.
— Ты правда хочешь услышать эту старую историю? — сказал Халифа. — Сам-то ты ничего о себе не рассказываешь, а меня спрашиваешь, и я отвечаю, не могу удержаться. Проклятая старость. Я разучился держать язык за зубами.
— Я правда хочу услышать о старом пирате. — Хамза ухмыльнулся, потому что знал: Халифа не утерпит и все ему расскажет.
* * *
Хамза вернулся в город стремительно темнеющим вечером в самом начале сезона куси, летних муссонных дождей. К тому времени заокеанские купцы уже уехали на родину — кто в Сомали, кто в Южную Аравию, кто в Западную Индию. Он толком не помнил, какая погода в эту пору стояла в городе много лет назад, годы после отъезда выдались трудными, прошли в глубине страны, вдали от ветров побережья. Ему говорили, что эти месяцы в середине года — самое приятное время, но он этого не понимал, когда только-только приехал. Земля еще зеленела после долгих дождей, ветры дули легкие. Потом, в последней трети года, становилось жарче и суше, после чего с приходом зимних муссонов, каскази, сперва начинались бури, сильные ветра, потом короткие дожди, и, наконец, с нового года устанавливались северо-восточные ветры.
С теми ветрами из-за океана возвращались торговые корабли. Они направлялись в Момбасу или на Занзибар, в процветающие города с богатыми купцами, готовыми торговать, но кое-кто, отклонившись от курса, заглядывал и в другие порты, в том числе в их городок. Появления кораблей ожидали неделями, вспоминали и пересказывали популярные легенды о капитанах и матросах: о хаосе, который они приносят с собой, разбивая биваки на каждом свободном клочке земли, о сказочных товарах, которыми торгуют на улицах, — в основном это безделушки, но попадаются и такие, о ценности которых продавцы даже не догадываются, плотные ковры и редкие духи, груды фиников, соленой сциены, сушеной акулы, которую они оптом сдают купцам, — об их пресловутой любви к фруктам и особенно к манго, об их неуемной жестокости, которая в прошлом приводила к уличным дракам и вынуждала людей в ужасе запираться дома. Матросы набивались в мечети, наполняли воздух запахами просоленных потных канзу и куфи, зачастую бурых от грязи. Припортовые кварталы принимали на себя тяжесть их буйства. Мастерская и дом Халифы были чуть дальше в городе: в те районы доходили разве что торговцы с корзинами камеди, специй, духов, ожерелий, медных побрякушек, плотных тканей, выкрашенных и расшитых старинными узорами. Порой быстроногие купцы-сури, заблудившись, шагали по их району, размахивали тростями, будто пересекали вражескую территорию. За ними тянулись дети, выкрикивали непонятные для чужестранцев насмешки и фыркали, будто ртом выпускали газы: считалось, что для сури это верх оскорбления.
И если мастерская и дом Халифы были чуть в стороне от маршрутов купцов и матросов, то пустырь перед складом — нет. Они собирались там каждый день,
