Читаем без скачивания Мама - Наталья Евгеньевна Назарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она умерла. В моей душе есть часть, которая хочет давать родителям, и эта часть остаётся нереализованной. Звучит, как будто я думаю только о себе, я знаю. Но я просто хочу сказать, насколько это неправильно, когда мама умирает молодой, когда мама умирает…
Я пишу о том, как горько мне. Что за слово такое – “горько”. Слово “горе” наверняка пошло от него. Горечь. Прям ощущаешь чувствами и своим существом, что это такое.
Я пишу о том, как горько мне. А как горько бабушке? Не дай Бог никому узнать. Я испытываю животный ужас, пытаясь понять, что она чувствует, и отгораживаюсь от этого.
Как горько маминой сестре, с которой она росла? Для которой существование моей мамы так же естественно, как само детство? Наверное, очень бьёт по уверенности в своём здоровье и силах.
Какой же чудесный подарок – живая мама. И связь, которая есть у меня с ней. Эта связь никуда не делась, и я тыкаю ею в пустоту в тщетной надежде, что я вновь присоединюсь к маме.
Я встречала Варю после работы. Мы покупали выпить и шли гулять. Я не люблю дороги, по которым не ходила. А Варя наоборот – ей казалось глупым гулять по одним и тем же улицам. Она вела меня в зеленеющие дворы, на незнакомые скамейки, в районы, которых я не знала. Мы очень много говорили.
Иногда Варя оставалась спать у меня. Мы разговаривали до утра, а утром она шла на работу. Она никогда не пропускала работу. Проснувшись гораздо позже нее с жуткой головой, я не могла понять этого. Но, наверное, работа заполняла пустоту, которая была у Вари. Ей тоже было тошно и пусто, и бессмысленно, только никому не расскажешь, потому что с виду никаких проблем нет.
Когда я рассказывала батюшке про свои проблемы, он сказал мне:
– А сходи в ожоговый центр… Вот там люди страдают.
Когда я продолжила говорить, он повторил:
– А ты когда-нибудь была в детском хосписе?..
Тяжело, когда вот так. Проблемы есть не только в хосписах, не такие серьёзные, но всё же проблемы. И у Вари они были. Просто Варя не делала из них трагедий, спектаклей и истерик, как многие.
Эти теплые вечера я запомню на всю жизнь. Близкий человек, улица, дом, уют, искренность, тепло, эмоциональная близость… Как ничто другое. За душу тебе этого не продадут. Та весна и то лето остались золотыми в моей памяти. И Варя осталась бесценной в моей памяти. Навсегда.
Однажды я вернулась в свою квартиру. Очень усталая от своего недосыпа, от мыслей о Маме, от писания диплома по ночам, от переживаний, что не успею, от мыслей об Андрее…
Не раздеваясь, я села на пол и облокотилась о входную дверь. Дверь в маленькую была настежь открыта, и я видела почти всю свою квартиру – часть одной комнаты, вторую, кухню. Солнце играло на желтых паркетных досках. Как много солнца всегда было в этом доме… Как много в нем было… Мы тут в этой комнате жили втроем – все сестры, мы когда-то были детьми… Женя спала долго, и я на цыпочках заходила в комнату вынести игрушки. Потом тетрадки. Потом косметику. Мы собирались гулять вдвоем, одевались, брали с собой мяч… Мама варила супы. Папа ночью приходил с работы. Лена лежала на диване и разгадывала кроссворды… Я так давно не играла в мяч…
Это все было в этой квартире, прям в этой. На этом самом полу, между этих стен. Там, где я сейчас сижу. Это невероятно. Здесь жили совсем другие люди, и одной из них была я.
Но я уже не могла плакать. Иссякли слезы, эти железы, которые их производят – они износились. Меня разрывало изнутри. Но я больше не могла плакать. Я не могла ничего сделать с тем, что чувствовала, и не могла плакать. Я просто сидела на полу в своей, бывшей когда-то другой, квартире. И не понимала, где я, когда я, что произошло и что происходит. И как моя память вместила все это. И как моё сердце вместило все это. Не могло. Я не могла. Я не могу.
Женя пришла ко мне на защиту диплома.
Мне было важно и дорого её присутствие.
Французский принимала женщина, в присутствии которой моя преподавательница сказала зимой, что лучше мне не сдавать французский. Грамматические формы слетали с моего языка. Она поставила мне 4 и подписалась. Я ждала за дверью любимую учительницу. Вышел 70-летний джентльмен, член комиссии, который тоже принимал экзамен.
– Поздравляю вас, – сказал он. У него были абсолютно белые волосы и голубые глаза.
– Спасибо! Скажите, я ведь не знаю на четыре?
– Почему же? Знаете.
Потом вышла Екатерина Евгеньевна. Я сказала ей, как она мне дорога и подарила букет цветов. Она ответила:
– Я вас тоже очень люблю. Давайте не терять контакт.
После экзамена по французскому я была в абсолютной эйфории. Я встретила экзаментора-профессора, и мы проговорили с ним с час – он рассказывал удивительные истории из жизни. Потом я позвонила Жене, папе, бабушке… С Варей мы встретились после ее работы. В этот день шел матч, и алкоголь в киосках не продавали. Я была зла. Почему из-за каких-то мужиков, бегающих по полю я не могу отметить свой праздник, 14 экзаменов позади? Мы зашли в кафе, там же купили по бутылке, долго гуляли… Это был День Счастья. Потом был салют. В честь меня, кончено. А поздно вечером позвонила Женя. Я шла по переходу, и мне пришлось выйти – я была за минуты от дома, и не могла зайти в тоннель. Я так и стояла на лестнице, делилась с сестрой впечатлениями, и навсегда запомнила этот день, экзамен, радостного лицо моей учительницы, старенького профессора, кафе с Варей и эту лестницу… В тот день мир подписался в моей зачетке под тем, что я – Птица Феникс, встающая из пепла.
Вручение дипломов я проспала. Готовилась до шести утра и не встала в восемь. Проснулась я от сообщения Вари "Ты где, малыш?". Я даже не сразу вспомнила,
