Читаем без скачивания Мемуары и рассказы - Лина Войтоловская

Прошло еще несколько легких дней.

Но однажды в бессонный вечерний час у нее мелькнула пугавшая ее оскорбительная мысль: а что, если то, что он так долго не едет, тоже продумано заранее?! Не едет, чтобы заставить ее непрестанно думать о нем, скучать, тосковать?! Она заплакала от обиды и еще от того, что все-таки его ждала…

Ждала, но все больше привыкала к соленому ветру, к беспрестанному шуму моря, все крепче привязывалась к старикам, к утреннему кормлению чаек, к неназойливому солнцу просторных дней.

…В то утро она проснулась очень рано, даже раньше своих хозяев; вскочив с постели и пробежав сквозь белесое облако, поднимавшееся от песка, она с разбега бросилась в туманное, тихое, еще ночное море. И тотчас охватило ее такое счастливое чувство освобождения, что она, словно птица, закричала навстречу встающему солнцу в прохладной воде.

С этой минуты она перестала ждать. И радовалась тому, что Георгий Николаевич не едет. Как нелепо выглядел бы он рядом со старым рыбаком и его женой! А она? Каким бы прозвищем окрестил он ее сейчас, пропахшую рыбой, мазутом, морем, с выцветшими почти добела волосами и потрескавшимися от песка пятками?

Нет, ни одного дня, ни одной секунды этого прекрасного прохладного июля, этого короткого своего отпуска не отдаст она воспоминаниям о Георгии Николаевиче, ожиданию чего-то тревожного, неизвестного, что сейчас казалось ей стыдным…

А вечером, за ужином, хозяйка протянула ей еще одну телеграмму. Как и первая, эта тоже была без подписи: «Выезжаю сегодня машиной. Жди».

Несколько секунд она соображала, сколько времени может занять такая поездка, и, наконец, решила: «Успею».

– Плохое что? – сочувственно спросила хозяйка.

– Нет… Но завтра я уезжаю.

– Что скоро так? У тебя ведь еще несколько дней…

– Надо, – коротко ответила она.

Ранним утром, торопясь на первый паром, она сложила рюкзак и вышла с ним на кухню, попрощаться и расплатиться с хозяевами.

Старик сердито оттолкнул ее руку с деньгами.

– Ты что? Обидеть хочешь? Мне помогала, жене помогала, движок наладила. Это я тебе должен, не ты мне!

Она не стала настаивать, поняла, что они действительно могут обидеться.

– Спасибо вам за все! – сказала она, обнимая хозяйку.

– Еще приедешь? – спросила та.

– Приезжай хоть зимой, хоть летом, – улыбнулся хозяин. – Мы тебя полюбили.

Она прижалась лицом к колючей, небритой щеке старика.

– Обязательно приеду!

И выбежала. Но вдруг остановилась на пороге, будто споткнулась обо что-то: услышала, как хлопнула дверца машины, и тотчас увидела быстро идущего к ней по дорожке Георгия Николаевича.

– Колибри! – крикнул он радостно. – Наконец-то мы опять вместе!

Она не двинулась к нему навстречу, не переступила порога, осталась стоять неподвижно, держа в опущенной руке легкий свой рюкзак.

Он сделал еще шаг к ней, сказал тише, менее уверенно:

– Колибри!

– Меня зовут Таня, – негромко откликнулась она.

– Ты на меня сердишься? Но клянусь, я не мог вырваться раньше. Перевозил своих на дачу, получал машину… Я ведь хотел… Пойдем, посмотришь, какая красавица!

– Она молчала.

Старики не показывались. Было очень тихо. Только пошумливало море да коротко гуднул отошедший паром.

– Ты сердишься, Колибри? Сердишься, что так долго меня ждала? Но, честное слово…

– Я давно уже вас не жду, – перебила она.

– Но, пойми… – и осекся под ее пристальным взглядом.

– Это хорошо, что вы на машине, – сказала она, слегка усмехнувшись. – Вам не трудно подбросить меня в Пярну на аэродром? Тогда я смогу еще попасть на двухчасовой до Москвы.

– Но почему? Ведь у тебя еще несколько дней…

– Да. Но я все равно хочу быть сегодня в Москве.

– Я думал… я надеялся… эти несколько дней с тобой… вдвоем…

Она переступила, наконец, порог и, молча обойдя его на узкой дорожке, направилась через лес к причалу. Не попрощалась, даже не кивнула ему и вскоре скрылась за деревьями.

А он все стоял, глядя ей вслед, и по липу его было видно – игра его кончилась поражением.

Наконец он опомнился и бросился к машине…

Всю дорогу до Пярну они молчали. Он искоса поглядывал на ее спокойный профиль, на легко брошенные на рюкзак загорелые руки, и ему казалось, что эту сидящую рядом с ним девушку он никогда до этого не видел. И странно – он, всегда такой самоуверенный, немного даже робел перед нею.

Машина остановилась у аэровокзала.

Она вышла и, прежде чем захлопнуть дверцу, сказала благовоспитанно и серьезно:

– Вы были очень любезны. Георгий Николаевич, Я искренне вам благодарна. Всего хорошего.

И вошла в здание.

С минуту он просидел, не двигаясь, положив на руль обе руки в коротких шоферских перчатках с дырочками на костяшках пальцев. Потом тряхнул головой и резко взял с места…

ПРОХЛАДНО

Если смотреть на берег, кажется, что теплоход идет медленно, медленно. Но стоит перевести взгляд на воду, на поблескивающий под луною бурун у днища, становится ощутимо ровное и стремительное его движение.

– Как это там называется по-морскому? Узлы? Сколько он делает узлов в час, как вы думаете?

Женщина ничего не ответила. Она смотрела на лунную дорожку, которую старался, но никак не мог перерезать нос теплохода.

Она думала о чем-то своем, затаенном. Вероятно, она даже не расслышала вопрос. Только голос стоящего рядом с нею мужчины на секунду вернул ее сюда, на палубу. И снова она как бы осталась совсем одна с этой рекой, с этой лунной ночью, с запахом влажной листвы, что долетал с далеких берегов.

Впервые в своей жизни она задумалась о том, что вот уходит ее женское время, скоро сорок пять лет, а она еще никогда не обнимала ребенка, никогда руки ее не лежали на мужских плечах, никогда она не прижималась лицом к твердой шее мужчины.

…Матери она не знала – та умерла при родах. Отец был суров, молчалив и строг. Он никогда не говорил ей, как был раздосадован, узнав, что родилась дочь, – как все сваны, он ждал и желал сына. Но больше он не женился. Воспитывал ее сам. Даже своим детским умом она понимала, что он предпочел бы воспитывать любого соседского мальчишку, а не ее – худущую, длинноногую и запуганную девчонку. Он никогда не говорил ей о своей обиде, но изо всех сил старался сделать из нее мальчика: так же, как все мальчишки их крошечного горного селения, она научилась скакать на коне, стрелять из лука, а позднее – из старой берданки и без промаха попадать в подброшенный черепок. Но читать он ее не учил – он не знал русского, сванских книг в селении не было, грузинские же были только у священника, а с ним отец был не в ладах. Уже в пять лет она умела разжигать очаг, печь лепешки из кукурузной муки, белить стены их дома истирать белье. Отец никогда не смеялся громко, да и улыбался нечасто. Очень редко, как бы невзначай, проходя мимо, дотрагивался до ее плохо заплетенных, растрепанных косичек и, уезжая куда-нибудь, говорил негромко: