Читаем без скачивания В южных морях - Роберт Стивенсон

Совершенно ясно, что у нас в Европе есть подобные истории; и полинезийский варуа ино, или аиту о ле, определенно является близким родственником Трансильванского вампира. Вот рассказ, в котором это родство кажется вполне заметным. На атолле Пенрин, тогда еще отчасти варварском, некий вождь приводил туземцев в ужас. Он умер, был похоронен, и не успели соседи вкусить радостей освобождения, как в деревне появился его дух. Всех охватил страх. Был созван совет из самых видных людей и колдунов, и с одобрения миссионера Раротонгана, испуганного так же, как и другие, в присутствии нескольких белых — одним из них был мой друг Бен Херд — могилу раскопали, углубили так, что в ней появилась вода, и тело снова положили в нее, на сей раз лицом вниз. Все еще недавние прокалывание колом самоубийц в Англии и обезглавливание вампиров в восточной Европе образуют близкие параллели.

На Самоа страх внушают только души непогребенных. Во время последней войны многие пали в кустарнике. Тела их, подчас обезглавленные, туземные пасторы приносили и хоронили, но этого (не знаю почему) оказалось недостаточно, и духи по-прежнему влачили жалкое существование на месте смерти. Когда возвратился мир, во многих местах, главным образом возле глубоких ущелий Лотоануу, где долго сосредотачивалась своеобразная сцена, родственницы погибших приносили матрац или простыню, уцелевшие в тех битвах давали им указания. Место гибели старательно отыскивалось, простыню расстилали на земле, и женщины, движимые благочестивым беспокойством, сидели и наблюдали за ней. Если на простыню садилось какое-то живое существо, его дважды прогоняли, при третьем появлении становилось ясно, что это дух мертвого, его завертывали в простыню, несли домой, хоронили рядом с телом, и аиту успокаивался. Этот ритуал наверняка совершался в простом благочестии, целью его был покой души, мотивом — благоговейная привязанность. Нынешний король отвергает все представления о непогребенном аиту, он заявляет, что души непогребенных — только странники в чистилище, не имеющие входа в надлежащую страну мертвых, несчастные и ни в коем случае не опасные. И это строго классическое мнение представляет собой взгляды просвещенных. А бегство моего Лафаеле характеризует вульгарные страхи невежественных.

Такова сила веры в очистительную силу погребальных обрядов, она, пожалуй, объясняет тот факт, представляющийся иначе поразительным, что полинезийцы совершенно не разделяют ужаса европейцев перед трупами и мумиями. Из первых они делают обожаемые украшения, хранят их в домах или в похоронных пещерах; и стражи царских гробниц жили в них вместе с детьми среди скелетов. Мумий, даже во время их изготовления, тоже не боятся. На побережье Маркизских островов мумии делают члены семьи, постоянно обмазывая труп маслом и выставляя на солнце; на Каролинских островах, на самом западе, труп коптят в дыму семейного очага. Кроме того, на Самоа существует охота за головами. Менее десяти лет назад на островах Гилберта вдова должна была откапывать, очищать, прихорашивать и потом днем и ночью носить с собой голову покойного мужа. Можно предположить, что во всех случаях процесс очищения или высушивания полностью очищает аиту.

Но паумотская вера более невразумительна. Здесь человека надлежащим образом хоронят, и над ним требуется нести ночное бдение. Его надлежащим образом несут, и дух, несмотря на это, вырывается из могилы. Собственно говоря, целью бдения является не предотвращение его блужданий, а лишь смягчение учтивым вниманием неисправимой злонамеренности мертвых. Пренебрежение (так полагают) может разозлить духа и таким образом навлечь его визиты, старые и слабые иногда сравнивают риск и остаются дома. Заметьте, что отвращают ярость покойного ночными бдениями родственники и ближайшие друзья. Умиротворяющее бдение в одиночестве считается опасным, мне показывали в Ротоаве мальчика, который сидел один над могилой отца. Ни родственные и дружеские узы покойного, ни его характер не влияют на поведение духа. Одного резидента, скончавшегося на Факараве от солнечного удара, любили при жизни и все еще поминают добром; тем не менее дух его носился над островом, наводя на всех ужас, и возле Дома правительства до сих пор не появляются после наступления темноты. Эту веселую доктрину можно резюмировать так: все люди превращаются в вампиров, а вампиры не щадят никого. И тут мы сталкиваемся с искушающим противоречием. Свистящие духи, как известно, преданы своему роду. Насколько я понимаю, они только служат родственникам и просвещают их, и медиум постоянно стремится общаться с духом. Таким образом, с одной стороны, у нас семейные узы, рвущиеся во время смерти; с другой — постоянное стремление помогать им.

Душа ребенка в таитянской истории была завернута в листья. Лакомством являются души новопреставившихся. Когда их убивают, дом оказывается запятнанным кровью. Покойный рыбак из рассказа Руа был разложившимся; разложившимся — к тому же отвратительно — был и обитавший на деревьях демон. Следовательно, дух — существо материальное; и этими материальными знаками гниения он отличается от живого человека. Это широко распространенное мнение добавляет брезгливого ужаса к самым неприятным паумотским рассказам и подчас портит самые захватывающие. Приведу два примера из далеко отстоящих друг от друга мест, один с Таити, другой — с Самоа.

Для начала с Таити. Один человек поехал в гости к мужу недавно умершей сестры. При жизни сестра была щеголихой на островной манер, постоянно ходила в венке из цветов. Среди ночи брат проснулся и ощутил райский аромат, расходившийся по темному дому. Лампа, видимо, догорела; без света ни один таитянин не ляжет спать. Какое-то время он лежал в удивлении и восторге; потом обратился к остальным. «Никто из вас не чувствует запаха цветов?» — спросил он. «О, — ответил его зять, — мы привыкли к нему». Наутро оба пошли прогуляться, и вдовец признался, что покойная жена постоянно появляется дома, и он даже видел ее. Она была одета, как при жизни, и носила на голове венок, только передвигалась в нескольких дюймах над землей с необычайной легкостью и пролетала над рекой, не замочив ног. И теперь главное: она всегда показывалась только со спины, зять и шурин, обсуждая это, сошлись на том, что делалось это с целью скрыть следы гниения.

Теперь самоанская история. Ею я обязан любезности доктора Ф. Отто Зириха, собрания сказок которого дожидаюсь с большим интересом. У одного человека на Мануа было две жены, но не было детей. Он отправился на Савайи, женился там в третий раз и оказался более удачлив. Когда у жены близились роды, он вспомнил, что живет на чужом острове, как бедняк, и когда ребенок родится, ему придется краснеть, что не может купить жене подарки. Жена тщетно разубеждала его. Он вернулся к отцу на Мануа за помощью, и с деньгами хотел отправиться ночью в обратное плавание. Тут жены узнали о его приезде, возмутились, что он не навестил их, подкараулили его у каноэ и убили. А третья жена спала на Савайи; ребенок родился и спал рядом с ней. Ее разбудил дух мужа. «Вставай, — сказал он, — мой отец на Мануа болен, надо его проведать». — «Хорошо, — ответила она, — возьми ребенка, а я понесу его постель». — «Нести ребенка я не могу, — ответил дух, — я очень холодный после моря». Когда они сели в каноэ, жена почувствовала запах гниения. «Откуда это? — спросила она. — Что у тебя в лодке может пахнуть падалью?» — «Это не из лодки, — ответил дух. — Ветер дует с гор, где лежит какое-то дохлое животное». Видимо, еще стояла ночь, когда они достигли Мануа — такого быстрого перехода еще не бывало — и когда вошли в бухту, в деревне горели погребальные костры. Жена снова попросила его понести ребенка, но теперь ему притворяться было уже незачем. «Я не могу нести твоего ребенка, — сказал он, — потому что я мертв, и костры, которые ты видишь, горят на моих похоронах».