Читаем без скачивания Обычные командировки. Повести об уголовном розыске - Игорь Дмитриевич Скорин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так что же будем делать? — спросил Афанасьев.
— Нужно ехать к Жукову и выяснить на месте, где он был вчера утром. Мать его меня знает, да и Яшка мне скорее правду расскажет.
— Ну, что же, поезжай. Только прихвати с собой Афанасьева. Вдруг у Яшки дружки окажутся. А я пока с Цыплаковым разберусь.
Болезненного вида женщина лет сорока распахнула дверь и застыла на пороге.
— Что, Татьяна Александровна, Яшка опять что-нибудь натворил?
В глазах женщины затаилась тревога.
— Да нет... Шли вот мимо, решили зайти, проведать Якова Андреевича, — ответила Коробочкина. — Что он сейчас поделывает?
— Как занятия кончились, я ему говорю: поезжай на Волгу, к бабушке, поживешь, с огородом ей поможешь, а он все: нет да нет... А вчера сам напросился. Ну, я собрала гостинцев, дала деньжонок и проводила. В полпервого ночи уехал. Теперь уж, поди, купается или рыбу ловит. В последнее-то время он получше стал. Не грубит, что скажу помочь — всегда пожалуйста. Вчера пришла с дежурства часов в одиннадцать, он на реке был. К обеду заявился. «Можно, — спрашивает, — в кино схожу?» Сходил на дневной сеанс и стал собираться в Кимры. Говорю: останься до получки, бабушке кое-что из одежонки купить надо, так он нет: поеду да поеду. Может, кваску хотите?
Жукова принесла трехлитровую банку. Афанасьев с удовольствием отпил несколько глотков терпкого игристого кваса.
— Хорош у вас квасок, давно такого не пил... Бывал я в Кимрах. В охотничьем обществе путевку получал.
— Охотничий магазин у нас в центре, — вздохнула Жукова, — а мать у меня на низах живет, прямо на берегу реки, улица Южная, может, знаете? Если когда еще попадете в Кимры, у нее и остановиться можно, дом большой, а старуха живет одна.
— А номер дома? — невинно спросил Афанасьев.
— Восьмой. Вы сразу найдете...
Поблагодарив Жукову, Александр Филиппович и Коробочкина ушли.
— Ну, что, Татьяна Александровна? Придется ехать на Волгу. Часа два езды, от силы два с половиной. К вечеру можем успеть.
— Нехорошо получилось, Александр Филиппович, нужно было сказать Жуковой, что сын ее снова...
— А может быть, Яшка ваш к этой истории и непричастен? Что же мы раньше времени пугать ее будем.
Дмитровское шоссе было буквально забито машинами. Шофер-милиционер чертыхался, когда приходилось плестись в хвосте длиннющей автомобильной колонны, глотая смрад отработанной солярки. Коробочкина, откинувшись на спинку сиденья, погрузилась в свои, одной ей ведомые мысли. Александр Филиппович опустил боковое стекло и следил за мелькавшими дачами, поселками, перелесками. Шоссе шло вдоль канала, и от близкой воды тянуло прохладой. Канал то превращался в широченные разливы, то узкой лентой пропадал в высоких зеленых берегах. Тогда казалось, что пароходы и баржи плетутся посуху, пробираясь сквозь кусты и деревья. На высоком склоне открылся мемориал павшим в 1941 году защитникам Москвы, и у Афанасьева защемило сердце. Тридцать с лишним лет прошло после победы, а в их семье до сих пор живет горе. Ему, Сашке, было всего пять лет, когда началась война. Отца он помнит смутно, больше по фотографиям, а вот старшего брата, Колю, и совсем не помнит. Отец погиб где-то в Польше, а брат семнадцатилетним парнишкой ушел защищать Москву. Ушел и не вернулся. Погиб в этих местах. Александр часто приезжал сюда с матерью. Был и этой весной в День Победы. Народу съехалось великое множество. Теперь-то уже почти не плачут, а первые годы все заливались слезами. Если собрать те слезы, что выплаканы на братских могилах, наверное, получится озеро, а может, даже море. Море скорби.
Афанасьев припомнил, как однажды зимой ехал он с компанией на охоту по Минскому шоссе. Был в машине один пожилой незнакомый охотник. Проехали час или полтора и выехали на пригорок, он попросил остановиться. Сначала подумали, что ему плохо, а этот охотник вышел из машины и попросил выйти остальных. «Здесь под каждым деревом москвичи лежат 1922, 1923, 1924 годов рождения, — сказал он. — Добровольцы. В следующий раз будете ехать — поклонитесь... Из нашего батальона пять человек в живых осталось. Да и те калеки». Постоял, послушал лес и, прихрамывая, вернулся в машину.
«Тем парням, что вместе со старшими легли за Москву, не пропустив фашистов, было по семнадцать-восемнадцать лет. Интересно, пошли бы они грабить, как те, вчерашние?»
Афанасьев закурил, глубоко затянулся и разозлился на себя за глупое раздумье.
Ну разве можно обобщать? Тем более ему, бывалому человеку, работнику МУРа. Случались и тогда преступления, есть они и сейчас, и неизвестно, когда их не будет. А по поступкам отдельных подонков грех судить о всей молодежи.
У него хранилась вырезанная из газеты статья... Секретарь горкома партии Комсомольска-на-Амуре приехал на Даманский на следующий день после боя, побывал на месте, где вступили в схватку наши восемнадцатилетние... На свежей снежной пороше, той, что охотники называют печатной, не было ни одного следа в тыл... Все солдаты, принявшие бой, погибли, не отступая. Вот так-то...
Афанасьев взглянул в окно. На последнем повороте к Савелову открылась Волга. По спокойной голубоватой воде мчались моторные лодки, поднимая высокие буруны. Медленно и степенно удалялся большой трехпалубный пароход. Прошло два с половиной часа, как они выехали, — и уже на Волге. А в Москве кажется, что она где-то за тридевять земель. Через несколько километров открылся старинный, чернеющий деревянными срубами город бывших кожевников и сапожников.
В дежурной части кимрской милиции было несколько офицеров. Среди них оказался участковый, знавший не только бабушку Яшки Жукова — Лукерью Спиридоновну, но и ее внука, который прошлым летом увлекался катанием на чужих лодках и потому очень быстро познакомился с местной милицией. Участковый инспектор, узнав о цели приезда москвичей, охотно вызвался их проводить. Вышли на окраину города, и он указал на видневшийся внизу у самой Волги дом...
— Вы идите бережком,
