Читаем без скачивания Будни и праздники императорского двора - Леонид Выскочков

В Зимнем дворце рядом с Пикетным (Гренадерским) залом находилась так называемая Предцерковная комната с интерьером в стиле барокко. Потолочный плафон с изображением в перспективе балюстрады и облачного неба с летящими херувимами был выполнен живописцем A. И. Соколовым. Отсюда, из Предцерковной комнаты, приходившие на службу попадали в притвор ослепительно-величественного Большого придворного собора. Придворный собор, освященный во имя Образа Спаса Нерукотворного 12 июля 1763 г., считался прежде одним из лучших творений Франческо Бартоломео Растрелли [596] . Во время пожара Большой собор был лишь немного поврежден, а иконы и церковные ценности спасены солдатами. Николай I решил воссоздать собор в его первоначальном виде. При реставрации собора архитектор В. П. Стасов сохранил прежний барочный стиль отделки его интерьера, но снял плоский потолок, который раньше закрывал купол. Фигуры кариатид над колоннами и статуи, украшавшие иконостас, были выполнены в технике папье-маше B. Демут-Малиновским и другими скульпторами. В двухъярусном иконостасе установили старые, спасенные образа. Стены украсили картины художника Т. А. Неффа.

Это об этой церкви упоминал великий князь Александр Николаевич в письме к отцу из Рима от 11 (23) декабря 1838 г., сравнивая подлинные лоджии Рафаэля в Ватикане с более тусклой живописью копий в Зимнем дворце: «…размеры галереи те же, так что мне все казалось, что я в Эрмитаже и иду в церковь, и что налево в окнах вижу казармы Преображенского полка» [597] . Лоджии Рафаэля в виде галереи, украшенной копиями фресок Рафаэля, были построены Дж. Кваренги и тянулись вдоль Зимней канавки. Из окон галереи были видны казармы 1-го батальона лейб-гвардии Преображенского полка на Миллионной улице; позднее они примыкали к Новому Эрмитажу.

В марте 1839 г. заканчивались последние приготовления к освящению церкви. В письме к наследнику Александру от 12 (24) марта 1839 г. отметил, что во время его посещения Зимнего дворца «В Большой церкви вставляли образа» [598] . «В Страстную субботу 1838 года, – вспоминала Ольга Николаевна – там (в Зимнем дворце. – А. В.) была освящена церковь» [599] . Ее подвела память. На самом деле собор Спаса Нерукотворного был освящен в Страстную субботу 25 марта (6 апреля) 1839 г. в присутствии Николая I, императорской семьи и двора [600] . Старинным серебряным паникадилом его освящал митрополит Московский и Коломенский Филарет (Дроздов).

Одновременно это было освящением восстановленного дворца. В письме к цесаревичу на следующий день Николай Павлович писал: «…в полной генеральской форме с Мери пошел я чрез Рафаиловы ложи и Шепелев-ской (Шепелевский подъезд по Шепелевскому дворцу на месте Нового Эрмитажа. – А. В.) в Зимний, через тот проход, где мы с огнем так долго боролись! Вид церкви при солнце превосходит воображение красотой. Началось освящение, пришел М. П., потом скоро и Мама ! с Олли и Адини, потом и Кости. После освящения Мама уехала и началась сводная Благовещенская и Страстная субботняя обедня. Все кончилось, не прежде двух часов» [601] .

На парадные церемонии в собор допускались члены императорской фамилии и высшие придворные чины. Весь двор и дипломатический корпус ожидали конца службы вне церкви. После выхода из церкви торжественное шествие проходило через залы, где находились высшие государственные чины. Со времен Елизаветы Петровны сложилась традиция, что в дворцовом соборе слушались заупокойные службы только в память царствующих особ и их родственников. Отпевание придворных проходило обычно в церкви Спаса Нерукотворного при шталмейстерской части (Придворно-конюшенного ведомства).

Барон М. А. Корф по свежим впечатлениям записал на следующий день: «Вот прошла и "святозарная ночь, светоносного дня Восстания провозвестница", и на сей раз с этим величественным праздником. По поэтической идее Государя соединено было и торжество другого рода: освящение восставших из пепла палат его, новоселье русского царя. Вчера, 25 марта, в день Благовещения и вместе Великую субботу, освящен был главный дворцовый храм, а сегодня ночью совершалась уже в нем "утренняя глубока" и пасхальная обедня, со всем блеском и великолепием придворного священнослужения. Нас собрали прежде всех к полуночи в Эрмитаже, в походную церковь, и оттуда пошел крестный ход, в сопровождении царской фамилии и двора, через весь Шепелевский дворец, прямо в главную церковь, где тотчас и началась заутренняя. После обедни та же процессия отправилась чрез все важнейшие залы до внутренних комнат, где Государь с семьею раскланялись и удалились, но всем присутствующим от мала до велика числом, как думают, более 3 тысяч человек приготовлено было в огромных залах богатое разговение, чего прежде никогда во дворце не бывало. Прискорбно было только для многих чтителей заветной старины, что не происходило обыкновенного целованья с Государем, между заутренней и обеднею, но и так мы разъехались из дворца гораздо после трех часов. А эта акколада (от франц. accolade – объятие при вручении наград и т. д. – А. В.) занимает всегда более часа времени» [602] .

В связи с этим событием была выбита особая медаль. «Три главных члена Строительной комиссии (министр императорского двора кн. Волконский, обер-шталмейстер кн. Долгоруков и дежурный генерал Клейнмихель) получили ее с брильянтами, прочим чиновникам, архитекторам, художникам и пр., числом 200, роздана медаль золотая; наконец, всем мастеровым и рабочим, числом 7000, дана та же медаль серебряная. Ее установлено, – свидетельствовал М. А. Корф, – носить в петлице на Андреевской ленте» [603] . И далее в записи от 27 марта продолжал: «В медали, розданной по случаю возобновления дворца, виден опять поэтический дух государя. С одной стороны надпись: "благодарю" и под нею императорский шифр, с другой посредине изображение дворца, надписи сверху: "усердие все превозмогает", снизу "возобновлением начат в 1838-м, кончен в 1839-м году". Ульяновский священник рассказывал мне сегодня, что драгунские солдаты, возвращавшиеся в Петергоф, остановили на дороге одного мастерового с этой медалью; расспрашивали его, разглядывали медаль и, наконец, в порыве восторга кричали, что отдали бы последнюю копейку за "благодарю. Николай"» [604] .

Эта медаль, которой были награждены многие, от академиков до чернорабочих, вызвала пересуды в столичном обществе и даже анекдоты. Представление к медали множества петербуржцев (к зависти еще большего количества людей) нашло отклик в репликах ведущих артистов Александринского театра, вставлявших их от себя в авторский текст пьесы, – Александра Евстафьевича Мартынова (1816–1860) и Петра Ивановича Григорьева 1-го (1806–1871), исполнителя ролей солдат, купцов и мещан. В одной из сцен во время выступлений в Александринском театре А. Е. Мартынов стал смешить публику, появляясь в роли дворника с метлой и медалью на груди. По существующему положению крестьяне действительно могли награждаться серебряными медалями на Аннинской ленте. Николай Павлович подписывал такие указы даже в отношении крепостных крестьян, например за работы на Сергеевской даче для Марии Николаевны. Один из мемуаристов (В. Б. Бланк) передает диалог между Григорьевым в роли купца и Мартыновым – дворником: «"Это что ты на себя навесил?" – дворник преважно отвечал, что это награда за заслуги Отечеству. – "Какие такие твои заслуги?" – "Из дворца мусор возил!" Говорили, что Мартынов за эту выходку получил приличное внушение. Через несколько дней появилось повторение той же пьесы, сбор был необычайный, и в боковой царской ложе появился государь. Когда дело дошло до этой сцены, то дворник пришел опять с медалью и опять важно объявил, что получил ее за заслуги Отечеству, но на вопрос: "Какие?", он осторожно показал на царскую ложу и на ухо купцу сказал громко: "Не велено сказывать". Государь расхохотался, и в театре последовал взрыв хохота, долго не умолкавший» [605] .

Вероятно, менее правдоподобно изображение этого же сюжета в дневнике М. А. Корфа. В записи от 30 декабря 1830 г. он, рассказывая о постановке «безделки» «Купец третьей гильдии», приписал это немного измененное высказывание самому Григорьеву в роли купца, так как тот появился с Аннинской ленточкой на кафтане. Когда его товарищ спросил его: «Что, верно за Бородино?», последовал ответ: «Нет-с… По искусственной части… Да мы вывезли фунтиков тридцать мусору-с». И далее Корф пишет о более серьезных последствиях этого экспромта: «Аллюзия на возобновление Зимнего дворца была слишком метка, и можно себе представить неистощимый хохот публики. Но Григорьева послали придумывать другие, более пристойные остроты, в гауптвахту на семь дней, а начальнику Жандармского штаба генералу Л. Л. Дубельту, на котором лежала цензура театральных пьес, сделали такой выговор, если еще не более, что он теперь с неделю уже сидит безвыходно дома» [606] . Но и об этом варианте Николай Павлович якобы со смехом рассказывал П. Д. Киселеву.