Читаем без скачивания Будни и праздники императорского двора - Леонид Выскочков

«.. Я уже сказал, – продолжал заезжий путешественник, – что все опустились на колени и последним – император; венчание окончилось, молодые стали мужем и женой, все поднялись с колен, и в этот миг священники вместе с хором затянули Те Deum, а на улице раздались артиллерийские залпы, возвестившие всему городу о завершении церемонии. Не могу передать, какое действие произвела на меня эта небесная музыка, смешавшаяся с пушечными выстрелами, звоном колоколов и доносившимися издалека криками толпы» [616] . На повторном венчании по католическому обряду, происходившему в узком кругу, де Кюстин не присутствовал.

Как уже отмечалось, опускание на колени не было свойственно церковным церемониям при императорском дворе. В своих воспоминаниях (как и в цитировавшемся дневнике) фрейлина А. Ф. Тютчева не обошла стороной свои впечатления от этой стороны жизни при дворе, которая ее беспокоила: «Я помню, как в первое время мне было трудно приходить к обедне разряженной в голубой или розовый цвет и держаться в церкви, как в зрительном зале, не смея ни становиться, как я привыкла, на колени, ни класть земных поклонов, так как этикет не допускал подобных проявлений благочестия. Все стояли прямо и вытянувшись. Молодые фрейлины в самой церкви, дамы и кавалеры свиты в ротонде, где они проводили время в разговорах "sotto Voce" (вполголоса. – А. В.) на предметы менее всего религиозного содержания… Члены императорского дома, однако, держали себя в церкви примерно и, казалось, молились с истинным благочестием. Император Николай стоял один впереди, рядом с хором певчих и подпевал им своим красивым голосом. Лицо цесаревны выражало полную сосредоточенность. Ее сопровождали все дети, даже самый маленький (великий князь Алексей Александрович, родившийся в 1850 г. – Л. В.), которому не было еще 3 лет и который стоял молча и неподвижно, как и остальные в продолжение всей длинной службы… Императрица, которая была болезненна и с трудом переносила какое бы то ни было утомление, приходила всегда после первой половины службы. Император Николай был чрезвычайно точен и аккуратен. Он входил в церковь с боем часов, ударявших одиннадцать, и тотчас же начиналась служба. Тогда можно было видеть, как дамы, слишком задержавшиеся дома за своими туалетами, а иногда и великие князья появлялись с выражением отчаяния на лицах и старались незаметно проскользнуть на свои места.

Помню, как однажды я спустилась в ротонду к одиннадцати часам. Я была там еще совершенно одна, когда двери внутренних покоев широко распахнулись, появился император Николай и сказал мне: «По-видимому, сударыня, мы с Вами единственные пунктуальные люди в этом дворце!» На другой день чиновник Министерства двора явился к дамам и кавалерам свиты с официальной бумагой, содержавшей высочайший выговор за неаккуратность, под которой виновные должны были расписаться в виде «теа culpa» (лат. моя вина. – Л. В.). После смерти Николая весь этот этикет вскоре был нарушен. Каждый мог запаздывать, пропускать службу по желанию, не будучи обязан никому давать отчета. Я не могу сказать, чтобы от этой распущенности жизнь во дворце стала легче или приятней. Придворная жизнь по существу жизнь условная, и этикет необходим для того, чтобы поддерживать ее престиж. Это не только преграда, отделяющая государя от его подданных, это в то же время защита подданных от произвола государя. Этикет создает атмосферу всеобщего уважения, когда каждый ценой свободы и удобств сохраняет свое достоинство. Там, где царит этикет, придворные – вельможи и дамы света, там же, где этикет отсутствует, они опускаются на уровень лакеев и горничных» [617] .

А вот еще одна зарисовка в воспоминаниях о поездке в Россию в 1846 г. адъютанта шведского кронпринца Венцеля фон Гаффнера, который описал воскресное богослужение в Петергофе 7 (19) июля (в дни бракосочетания великой княжны Ольги Николаевны): «После смотра кадетов была в церкви служба за императорскую фамилию и весь двор… Пение бесконечно прекрасное… Во время богослужения все стояли, и император, как и последний крепостной, крестился всякий раз, как произносилось имя Спасителя.

Служивший священник делал три поклона за императора и императрицу и по одному за каждого из великих князей и один за всех прихожан» [618] .

На торжественные богослужения в собор Зимнего дворца съезжалось иногда до пятисот особ. Многим из них было трудно выдержать продолжительную церковную службу (хотя и сокращенную). Поэтому старые сановники зачастую выходили в Военную галерею, чтобы отдохнуть на банкетках. Среди портретов генералов 1812 г. они разыскивали знакомых, а порой и собственные изображения.

Дипломаты на берегах Невы

После вступления на престол Николая I иностранные послы, находившиеся в Санкт-Петербурге ранее, в конце декабря 1825 – начале 1826 г., как сообщали «Санкт-Петербургские ведомости», вручали новому императору «кредитивные свои грамоты» [619] . Впрочем, некоторые монархи дополнительно прислали своих специальных посланников с поздравительными письмами. Французского короля Карла X представлял посланник Франции в Берлине граф Сен-При, прежде служивший в России, который прибыл в первых числах января 1826 г. и был принят Николаем I 8 (20) января. Из Англии 18 февраля (2 марта) прибыл фельдмаршал Веллингтон, являвшийся символом англо-русского военного союза в 1812–1815 гг. Впрочем, он имел и конкретную цель – закрепить позиции Англии в греческом вопросе («Петербургский протокол» на самом деле обозначил более активную позицию России в восточном вопросе).

Дипломатический корпус на берегах Невы играл важную роль в великосветской и придворной жизни Санкт-Петербурга. В его составе были послы, посланники, консулы, военные агенты, секретари посольств и другие дипломаты. Согласно утвержденному Венским конгрессом в 1815 г. табелю о дипломатических рангах, посол (применялся также термин «полномочный министр») считался дипломатом 1-го ранга, а посланник – 2-го класса.

Сосредоточением дипломатической активности в Санкт-Петербурге была Коллегия иностранных дел, долгое время находившаяся на Английской набережной (после 1834 г. участок дома № 32). Следует иметь в виду, что с 1782 г. существовала сплошная нумерация домов по городу или по номерам земельных участков. В 1791 г. в столице были номера домов от 1 до 4554. В начале XIX в. дома стали дополнительно нумеровать внутри каждой из 10 полицейских частей. В 1834 г. была введена нумерация вдоль улиц и набережных (от истока к устью и от водной артерии). Определить расположение дома помогают схемы и планы города. Упомянутый дом был куплен в казну у князя Б. А. Куракина и в 1782–1783 гг. перестроен Дж. Кваренги. Коллегия (впоследствии – Министерство иностранных дел) размещалась в этом доме до 1828 г., когда переехала в восточную часть вновь отстроенного К. И. Росси здания Главного штаба на Дворцовой площади [620] .

Иностранные посольства долго не имели постоянных зданий, снимая необходимые помещения в частных домах. Исключением была Франция, которая 19 декабря 1807 г. купила для посольства у князя Д. П. Волконского особняк на Дворцовой набережной. В литературе, посвященной А. С. Пушкину, говорится, что дом французского посольства находился на месте современного Дома ученых по Дворцовой набережной, д. 26. Именно здесь 6 января 1837 г. на балу Пушкин беседовал с Барантом о русской и французской истории. Здесь же 14 января 1837 г. на балу состоялось объяснение Пушкина с Дантесом. Позднее, в конце XIX в., французское правительство купило другой особняк – дом Пашковых на Гагаринской набережной, 10, которую в начале XX в. в честь приезда президента Франции Ф. Фора переименовали во Французскую (с 1918 г. – набережная Жореса, с 1945 г. – набережная Кутузова).

Французским послом в Санкт-Петербурге накануне восстания декабристов (1817 – начало 1826 г.) был граф Пьер-Луи-Авгу ст Лаферронэ (Ла-Ферронэ; Лаферроне; La-Ferronauys). В 1826 г. его сменил граф де Сен-При (St. Priest), в 1829 г. – Казимир Луи Виктюрниен Рошешуар герцог де Мортемар, а в 1830 г. – полномочный министр французского посольства Поль-Шарль-Амабль де Бургуэн (Bourgoin Р.). Затем от нового режима послами были барон А.-Г.-П.-Б. де Барант (1835–1841), историк и публицист, отец Э. Баранта, с которым состоялась дуэль М. Ю. Лермонтова в 1840 г. Секретарем посольства был тогда Лагрене, высланный за женитьбу на фрейлине Дубянской, а потом д'Аршиак, известный как секундант кавалергарда Ж. Дантеса на его дуэли с Пушкиным. Посол П. де Барант присутствовал и на отпевании А. С. Пушкина.

Особое значение для России имели отношения с Австрийской империей. Известно, что накануне восстания декабристов австрийское посольство снимало апартаменты на берегу Невы в доме Салтыкова у Мраморного дворца. Австрию около десяти лет (1816–1826) представлял австрийский полномочный министр в Петербурге Людвиг Лебцельтерн (Lebzeltern), состоящий с 1823 г. в браке с 3. И. Лаваль (свояченица С. П. Трубецкого). Его квартира находилась в доме графини П. А. Гурьевой (наб. реки Фонтанки, д. 27), недалеко от дома Белосельских-Белозерских. В 1829 г. австрийским посланником в Россию был назначен граф Шарль Луи Фикельмон (1829–1839). Вместе с мужем в Петербург приехала Дарья (Долли) Федоровна Фикельмон, внучка М. И. Кутузова, дочь Е. М. Хитрово (по первому мужу Тизенгаузен). Французский литератор, широко известный в Европе, в конце жизни – дипломат, Адольф Леве-Веймар Франсуа летом 1836 г. был направлен в Россию с негласной миссией наладить отношения с Николаем I. Впрочем, его влекли в Россию больше литературные интересы. Он быстро освоился, в Петербурге его называли Лев Веймар, или просто Лев Веймарский. Он женился на родственнице Н. Н. Пушкиной – Ольге Викентьевне Голынской [621] .