Читаем без скачивания Астроном - Яков Шехтер

– Молодец, Абрам! Хоть ты и адмиральский любимец, но грязной работы не чураешься!

Его слова произвели на меня впечатление, не меньшее, чем выстрел из орудия. Меня считают адмиральским любимцем? Почему? Кто так решил? И тот, кто это предположил, почему он так предположил?

Впрочем, для такого домысла есть достаточно оснований. Действительно, на «Петропавловск» я попал по прямому указанию адмирала, приехал вместе с ним и сразу получил должность первой трубы. Для возникновения слуха этого довольно.

К пяти часам дня срочно собрали оркестр. Мы выстроились на палубе, и когда к борту подвалил катер, грянули «Боже, царя храни». По трапу легко взбежал высоченный капитан второго ранга, поздоровался с адмиралом, кивнул выстроенному почетному караулу и вместе с Макаровым поднялся на мостик. Он прошел возле меня на расстоянии вытянутой руки, и я сумел хорошо его рассмотреть. Во всех его движениях, осанке, повороте головы, улыбке, чувствовалось благородство.

Когда мы вернулись в кубрик, я выяснил, что капитан – только что назначенный начальник военно-морского отдела в штабе командующего флотом, великий князь Кирилл Владимирович. Впервые мне довелось увидеть так близко члена императорской фамилии. Впечатление он производил очень благоприятное.

Жизнь моя потихоньку вошла в новое русло, и я снова могу повторять Учение.

«Тот, кто видит место, на котором произошли чудеса для народа Израиля, произносит: „Благословен совершивший чудеса для предков наших на этом месте!“ Тот, кто видит место, на котором было уничтожено идолопоклонство, поизносит: „Благословен искоренивший идолопоклонство в нашей стране!“»

16 марта

Восход солнца в Порт-Артуре производит на меня такое сильнейшее впечатление, что я тихонько поднимаюсь до света, выскальзываю на палубу и, приготовив трубу, наблюдаю чудесное зрелище исчезновения ночи. Трубу я вытаскиваю для отговорки, объяснить, зачем я оказался на палубе во внеурочное время. Мол, готовлюсь к побудке, проверяю инструмент и сам настраиваюсь. Но никто не беспокоит; видимо, ореол адмиральского любимца защищает меня от расспросов.

Макарова матросы любят, о нем идет слава «отца солдат». С его появлением бессмысленная муштра поуменьшилась, да и зуботычины, ранее щедро рассыпаемые офицерами, сошли на нет. Комендор уверен, что Макаров задаст жару японцам. Вот только закончится ремонт «Ретвизана» и «Цесаревича», как адмирал выведет эскадру в море и будет гнать корабли Того до самой Кореи.

Сегодня утром я удобно облокотился на борт и так залюбовался восходом, что не услышал шагов за спиной. Чья-то рука легла мне на плечо, я обернулся и увидел адмирала. Отпираться было бесполезно, я вытянулся во фрунт и стал ждать решения своей судьбы.

– Восход наблюдаешь? – спросил адмирал.

– Так точно, ваше высокоблагородие, – сказал я, стоя по стойке смирно.

– Можешь называть меня Степаном Осиповичем, – сказал Макаров. – И стань вольно, не тянись.

Он помолчал с минуту, глядя на алеющие вершины сопок.

– Ты знаешь, Абрам, я еще ни разу не слышал такой пронзительной трубы, как твоя. Словно ангелы спускаются с небес и призывают меня трубным гласом. Ты, наверное, станешь большим музыкантом, если переживешь эту войну.

В это время на одном из миноносцев, готовящихся к очередному рейду, стали выбирать якорную цепь. Ее скрежет отчетливо разнесся над спящей гаванью, и в повторяющихся звуках ложащейся на барабан цепи мне послышалась мелодия. Наверное, я слишком явно прислушался, Макаров огладил бороду и спросил:

– Поет? Цепь поет?

– Да, Степан Осипович. И цепь, и деревья и гавань, и каждый камушек поют славу Создателю. Я уже несколько дней пробую услышать, что поют сопки, но никак не получается.

– Да ты, братец, поэт, – улыбнулся Макаров. – Ну что ж, логично получается, чтобы так играть на трубе, нужно быть поэтом. А песня сопок, – он снова огладил бороду, – скоро мы пойдем в бой, и там ты услышишь совсем другие песни. Будем надеяться, что твой Бог спасет и сохранит тебя.

Он ушел, я занял свое место на мостике и, как обычно, протрубил зорю, словно читая утренние благословения. Я был уверен, что наш короткий разговор никто не заметил, ведь экипаж еще спал, а вахтенные находились на другой стороне броненосца. Но после завтрака, когда мы отрабатывали приемы скоростной стрельбы, ко мне подошел комендор.

– Петром меня зовут, – сказал он, протягивая руку.

Забавно, ведь до сих пор для общения со мной ему вполне хватало окрика «эй», а уж себя-то он требовал называть только «комендор»!

Выглядел он весьма живописно, и я невольно залюбовался им. Наглаженные брюки, заломленная бескозырка, без единой морщинки форменка, сияющий белизной трехполосный гюйс, роскошные усы. Так выглядели бравые моряки на плакатах, призывающих бить япошек без пощады и разбора.

– Заходи вечор ко мне в кубрик, – предложил комендор. – Чаю попьем, побалакаем.

Удивительная перемена! Объяснить ее можно только моим утренним разговором с адмиралом. И если предположить, что для нее существует другая причина, то, поскольку она неизвестна, мы не можем использовать ее в качестве доказательства. Следовательно, мы вынуждены заключить, что у брони «Петропавловска» есть уши, а у орудий – глаза.

Вечером я пришел в кубрик комендора и там явился свидетелем ужасающей, отвратительной сцены, от которой не могу опомниться до сих пор.

Петр занимал угол кубрика, почетное место. К борту тут была приделана полка и столик, так что, в отличие от всех остальных моряков, спящих в подвесных койках, а имущество хранящих в рундуках, служащих также столом и стулом, у комендора было некое подобие мебели.

Мы уселись на рундук, Петр разлил по жестяным кружкам крепкий, густо пахнущий чай, достал чекушку.

– Чтоб не посуху, – добавил он, ловко срывая крышку.

Пить водку я отказался, поэтому пировали мы так: комендор прикладывался к бутылочке, аккуратно оттирая усы и крякая после каждого глотка, а я отхлебывал чай. Однако наше пиршество почти сразу было прервано ужасающими криками, несущимися из соседнего кубрика.

– Что это? – спросил я.

– Да новобранцу жопу рвут, – равнодушно ответил Петр и сделал солидный глоток.

– Как это, рвут? – удивился я.

– Обыкновенно, рым-болтом.

– За что, и разве можно так с человеком обращаться?

– Ты, Абраша, на флоте человек свежий, – рассудительно начал Петр. – За что тебя адмирал привечает, не ведаю, однако ж, видимо, есть в тебе скрытая хитрость. Но хитрость хитростью, а опыт опытом. На опыте весь наш флот держится, вся держава.

Опыт, Абраша, – он снова приложился к чекушке, – есть бесценный продукт человечьей жизни, помноженный на умудрение и памятливость. Вот приходит на флот молодой моряк. Ну какой из него, в задницу, матрос? Так, доска неструганная. Ему еще сто палуб выдраить надо и пуд солонины съесть, пока он в матроса превратится. И кто ему поможет? – Петр выпятил и без того выпуклую грудь и гулко ударил по ней кулаком. – Мы поможем, старшие товарищи. Потомут-ко без нас ни хрена он не узнает, ни о море, ни о жизни, ни о службе царской. И ежели матрос с умом и прилежанием выполняет указания умудренных товарищев своих, то путь его хоть и не сладок, но прям и полезен, как ему самому, так и службе.