Читаем без скачивания Астроном - Яков Шехтер

2 февраля

Спустя два часа я уже ехал в теплушке для музыкантов. Здесь царит совершенно иная атмосфера. Нет ни драк, ни похабной хвальбы, ни дурнопахнущих соревнований. Правда, пьют не меньше, но ко мне никто не пристает с просьбами дать рублик. Поручик снабдил меня учебниками и разговорником, и я делю свое время между повторением «седер зроим» и изучением иероглифов. Учеба идет легко, я довольно быстро понял внутренний ход построения фразы и теперь попросту заучиваю иероглифы. В разговорной речи попрактикуюсь уже на Дальнем Востоке. Кроме того, у меня нашлось еще одно занятие.

Кроме ежедневных репетиций каждый музыкант время от времени повторяет свою партию. В оркестре около двадцати человек, поэтому в теплушке постоянно звучит музыка. Если бы не моя привычка заниматься в общем зале ешивы, где двести человек разговаривают одновременно, сосредоточиться в этом шуме было бы невозможно. За два дня я успел переслушать сольные партии всех оркестрантов, и мое внимание привлек трубач, стройный мужчина лет тридцати пяти. Его усы и волосы уже начали приобретать серебристый цвет трубы, на которой он играет, а ее голос, высокий и печальный, напоминает холодные звуки зимы.

Мы разговорились. Станислав рассказал мне историю своей жизни. Она горька и печальна. Я не могу осуждать его за постоянное пьянство, могу только сочувствовать. Вчера у него закончились деньги, просить он не мог, но предложил научить меня играть на трубе. Я всегда тянулся к музыке, даже наигрывал какие-то незамысловатые мелодии на дудочке нашего пастуха, поэтому с радостью принял его предложение. В качестве платы за уроки я даю Станиславу немного денег, он покупает небольшую бутылку водки «мерзавчик» и, по его собственным словам, «приходит в себя».

Мои успехи внушительны, Станислав утверждает, будто у меня абсолютный слух, но на самом деле приемы игры на трубе весьма незамысловаты, а мелодии просты, ведь в качестве упражнений мы разучиваем исполняемые оркестром марши. Кроме того, Станислав показывает мне военные сигналы: побудку, «на знамя равняясь», «принятие пищи», «выход на работу».

Вечером, когда разговоры затихают, я размышляю о том, что произошло. Случай с Михаилом настолько очевиден, что вместо ответа можно сказать: иди и читай в доме учителя. Даже маленький ребенок не ошибется в его оценке. Но вот мой ротный командир…. Ведь и он русский! И если ты скажешь, что особенности первого случая не похожи на особенности второго, и единственное общее, что есть между ними, это принадлежность поручика и Михаила к одному народу, то следует ли из рассуждения, что такой подход для понятия проблемы неприемлем? Значит, нужно предположить, что поручик относится к одному народу, а Михаил и другие солдаты из теплушки к другому. Так ли это? Пока я не в состоянии понять.

«Там, где мудрецы сказали удлинить, никому не разрешается сократить; сократить – никому не разрешается удлинить; завершать – никому не разрешается не завершать; не завершать – никому не разрешается завершать».

10 февраля

Мы близки к конечной цели поездки. Приходил поручик, приносил для проверки тоненькую книжицу на японском. Я без труда разобрал, что это устав караульной службы, принятый в японской армии. По просьбе поручика, перевел ему несколько пунктов вразброс из разных мест книжицы. Он пришел в полный восторг и подарил мне рубль.

Вчера произошла забавная история. Ко времени общей репетиции Станислав еще не проснулся. Водку, которую он покупает на деньги, полученные от меня, он пьет в одиночку, не желая делиться с другими музыкантами. Так вот, он выпил потихонечку свой «мерзавчик» и задремал. Когда началась репетиция, я несколько раз дернул его за рукав, но тщетно. Тогда, чтобы не подвести учителя, я взял его трубу и в нужных местах сыграл нужные звуки. Во время репетиции все остаются на своих местах, в теплушке сумрачно, дверь прикрыта, а в обледеневшие окошки свет проникает тускло и слабо. Словом, подмены никто не заметил. Так мне показалось. Но вечером ко мне подсел капельмейстер – Илья Алексеевич Шатров, и спросил:

– Ты где учился играть?

– Здесь.

– Как, здесь, – оторопел он. – Ты хочешь сказать, что до этого ни разу не держал в руках трубу?

– Да, – подтвердил я. – Ни разу.

– Так ты просто талант! – он хлопнул меня по спине. – Вот приедем во Владивосток, я тебя в оркестр заберу. Будешь первой трубой, вместо Станислава.

– Нет, – сказал я. – Не хочу,

– Почему?

– Не хочу, чтобы Станислав пострадал.

Илья Алексеевич похлопал меня по плечу.

– Приятно видеть, что и среди вашей национальности попадаются благородные люди.

И не было у меня в руке достойного ответа. Капельмейстер еще раз потрепал меня по плечу и отошел. Я отвернулся к стене и стал повторять Учение. Но мысли путались, обида мешала сосредоточиться. Шатров вроде похвалил меня, но сделал это как-то презрительно, так что от похвалы остался горький привкус унижения.

Да и чем уж могли досадить капельмейстеру люди моей национальности? Где он сталкивался с ними? Ведь не по службе повредили они ему, потому, что нет в армии евреев на офицерских постах. И не в личной жизни, ведь не женимся мы на русских и не отбиваем у них жен. А в торговых делах русские плутуют не меньше евреев, если не больше. Откуда же такое презрение?

И скажем ли мы, что последний случай подтверждает неразрешимость вопроса? Нет, пока не скажем. Наверное, в моем положении более уместно другое талмудическое выражение: выйди и учи. Да, собственно этим я и занимаюсь. Возможно, в том и состоит цель моего испытания.

«На сколько должен отдалиться человек от испражнений, дабы молиться? На четыре шага».

16 февраля

Шатров больше со мной не разговаривал, но своего добился. Когда мы выгрузились во Владивостоке, ко мне подошел поручик и сообщил о переводе в оркестр.

– Я уже хотел взять вас в штаб переводчиком, но Илья Алексеевич опередил. Рад за вас. Рад, что смог вам помочь. Талантливым людям приятно помогать.

Наш полк отвели в казармы. Несколько дней прошли в бездействии, ждали дальнейших указаний. Впрочем, солдат выводили на стрельбы, уборку территории, строевую подготовку. Несколько раз я встречал соседей по теплушке. Кто здоровался, кто нет, унтер проходил, не замечая, словно мимо пустого места, а Михаил шипел, точно змея:

– Еще на фронт попасть не успели, а жидок уже в тылу. Прикумарился, сучий потрох, примостился к начальству поближе. Ну, ничего, будет и на нашей улице праздник.

Мне, вместе со Станиславом, поручили играть «утреннюю зарю» при подъеме флага. Вставать приходилось до света, поэтому молиться наскоро и по памяти, как я делал это в поезде, уже не получалось. И я трубил так, словно произносил утренние благословения. Это изменило мою судьбу.