Читаем без скачивания Астроном - Яков Шехтер

– Вот, – мать положила перед ним на стол толстую общую тетрадь в коричневом переплете. – Ты уже вырос и можешь прочесть.

На миг Мише показалось, будто перед ним тетрадка с манускриптом Войнича. Но как он оказался у матери, ведь сундук заперт, а ключ спрятан в надежном месте между стропилами? Замешательство длилось всего несколько секунд, ровно столько, чтобы заметить разницу между тетрадями. Он вопросительно посмотрел на мать.

– Я перевела с идиш дневник деда Абрама.

– Дед вел дневник?

– Когда служил в армии. Во время японской войны.

Вот так новость! Об этом мать никогда не рассказывала.

Миша раскрыл тетрадь. Она была исписана до середины ровным и четким почерком матери.

– Потом почитаешь, – отец выдернул из массандровской бутылки неплотно вставленную пробку и налил матери полный бокал вина.

– Давайте помянем наших мертвых. И не только наших. Всех тех, кто полег безвинно и не дожил до сегодняшнего дня.

Булькнула водка, зашипел лимонад. Семейство Додсонов сдвинуло бокалы.

Около девяти часов вечера, сытый и блаженно раздутый газировкой, Миша забрался на чердак, прижался спиной к теплому боку трубы и раскрыл тетрадь. О юности деда Абрама ему было известно немного. Мать с большим уважением называла имя его отца, Мордехая. Он жил в Бутриманце, одном из многочисленных еврейских местечек Литвы, шил обувь, а свободное время изучал Тору. Вернее, изучал Тору, погружаясь в самые тайные ее глубины, а в свободное время шил обувь.

– Отец был любимым сыном деда Мордехая, – вспоминала мать, – он держал его возле себя, рядом, с самого утра до поздней ночи. Поднимался дед рано, в середине ночи и сразу отправлялся в микву. Летом и зимой, в любое время года. Иногда, чтобы погрузиться, ему приходилось разбивать лед. Сына он тоже заставлял погружаться вместе с собой, и воспоминания о ледяной микве отец сохранил на всю жизнь.

После омовения они шли в синагогу и занимались до самого утра. Чему обучал его дед в часы перед рассветом, отец никогда не рассказывал. Возможно, он посвятил в это сыновей, особенно старшего, Мордехая, названного в честь деда.

– Девушке ни к чему тайная премудрость, – ворчал он вместо ответа на расспросы Полины. – Женщины и без того немного ведьмы.

В четырнадцать лет дед отправил отца в знаменитую Воложинскую ешиву. Юноше долженствовало изрядно продвинуться в изучении Талмуда и вернуться в Бутриманц молодым раввином. Но вышло по-другому. Завершив четыре года учения, Абрам решил оставить ешиву. Его влекло в большой мир, хотелось повидать другие страны, выучить иные языки. Он вернулся домой, полный радужных планов и сияющих надежд, но тут началась русско-японская война. Мечты Абрама сбылись, но самым неожиданным образом. Он действительно оказался в другой стране и выучил чужой язык, но не как вольный путешественник, а в качестве матроса на флагманском броненосце «Петропавловск».

29[2] января

Прошло всего несколько дней со дня объявления войны, а я уже обритый, в грубой солдатской одежде еду вместе с другими новобранцами в сторону Владивостока.

Что это пришло сказать для меня лично? Возможно, Всевышний не доволен моим решением уйти из ешивы и посылает меня, словно пророка Даниеля в яму со львами, дабы проверить мою праведность? Или, подобно Иезавели, суд надо мной завершит свора бешеных собак, только в человеческом облике? А может быть, Он одобряет мой выбор и посылает меня посмотреть большой мир. А какой самый простой способ путешествовать без денег? Служить в армии!

Обстановка в теплушке отвратительная. Унтер, долженствующий поддерживать дисциплину и проводить занятия, большую часть времени спит. Просыпаясь, он много и жадно ест, выпивает услужливо поданную ему водку, час или полтора рассказывает какие-то невообразимые небылицы о своих подвигах в подавлении восстания маньчжурских «ихэтуаней» и снова засыпает. Стук колес и мерное покачивание поезда действительно клонят в дрему.

Зато остальным обитателям теплушки не спится. Не знаю, какими путями, но они постоянно достают водку и беспощадно напиваются. Напившись, сначала поют песни, поют красиво, с надрывом и очень жалобно, но потом быстро ссорятся и начинают драться. После пары разбитых носов и оцарапанных в кровь кулаков, наступает затишье, все разбредаются по своим местам и засыпают.

Странно, но драка, по-видимому, доставляет им удовольствие не меньшее, чем выпивка. Михаил, мой сосед по нарам, вернулся с кровоточащим носом, я пожалел его, достал чистый носовой платок. К моему удивлению, он не выказал ни малейшего огорчения по поводу разбитого носа. Скорее наоборот, факт травмы представлялся ему доказательством собственной удали и свидетельствовал о хорошо и с пользой проведенном времени.

Среди ночи буянов начинает тошнить, один за другим приоткрывают бедолаги дверь теплушки, свешиваются наружу и громко блюют. Вывернувшись наизнанку, они нетвердыми шагами бредут к своим местам и валятся навзничь, словно мешки.

А утром все начинается с самого начала. Эту кувырколлегию я наблюдаю уже третий день и, если поначалу она вызывала лишь отвращение и гнев, то теперь мне жаль этих парней, ничего в жизни не знающих кроме пьянства и мордобоя.

Чтобы найти себе занятие, я принялся повторять по памяти Учение. Какое счастье, что отец заставлял меня зубрить его наизусть. Теперь в моем распоряжении целая библиотека. Я отворачиваюсь лицом к стене и погружаюсь в другую действительность.

«Все заповеди, о которых сказали мудрецы – „до полуночи“, могут быть исполнены до начала рассвета. Если так, то зачем же сказали они „до полуночи“? Чтобы отдалить человека от проступка».

30 января

Водка, наконец, кончилась. Вернее кончились деньги, на которые она покупалась. От нечего делать в теплушке затеяли игру, кто громче выпустит газы. Впрочем, к царящей вокруг вони игра почти ничего не добавила. Газы скоро иссякли. Тогда в ход пошли сальные анекдоты, и сменившие их рассказы о мужских достоинствах собеседников. Описываемые ими подвиги выглядели такими же невероятными, как байки о воинской доблести спавшего унтера.

Мне никогда не приходилось близко сталкиваться с русскими людьми. Литовских и польских крестьян я успел узнать в местечке, их приземленная натура выглядела куда примитивнее глубинной духовности русского мужика. И вот, первое знакомство.

Мой сосед около часа пытался со мной заговорить. Это крупный парень, с оловянными, выпуклыми глазами, рыжими ресницами и по– детски хитро сложенными губами. Я не сомневался, что он начнет просить денег. Так и получилось.