Читаем без скачивания Астроном - Яков Шехтер

– Еще на фронт попасть не успели, а жидок уже в тылу. Прикумарился, сучий потрох, примостился к начальству поближе. Ну, ничего, будет и на нашей улице праздник.

Мне, вместе со Станиславом, поручили играть «утреннюю зарю» при подъеме флага. Вставать приходилось до света, поэтому молиться наскоро и по памяти, как я делал это в поезде, уже не получалось. И я трубил так, словно произносил утренние благословения. Это изменило мою судьбу.

Два дня назад на подъем флага собрались все офицеры полка. Такого до сих пор не бывало, многие засиживались до поздней ночи за картами и просыпали линейку. А тут собрались все.

– Видно, начальство пожаловало, – объяснил Станислав. Действительно, среди темных офицерских шинелей выделялись светлые кителя гостей.

– Моряки, – Станислав присвистнул. – Белая кость, не то, что мы, ломовые лошадки пешего хода.

После подъема флага меня вызвали к командиру полка. Идти не хотелось, кто знает, каким сюрпризом может завершиться встреча с начальством!?

Среди офицеров, стоящих у флагштока, выделялся моряк с длинной бородой, приличествующей скорее особе духовного сана. В нашивках и погонах я разбираюсь еще не важно, но, судя по количеству золота и звезд, моряк был из большого начальства.

– Как звать-то тебя, трубач? – спросил он, когда я подошел и отдал честь.

– Авраам Гиретер, ваше высокоблагородие, – ответил я, на всякий случай, именуя моряка по высшему чину.

– Давно я не слышал такой трубы. Хочешь во флот? Горнистом на мой корабль.

О лучшей возможности повидать мир, невозможно было мечтать, и я немедленно согласился.

– Я думаю, не будет большой проблемой перевести его в корабельный оркестр, – сказал моряк, обращаясь к командиру полка. – Вы не против?

– Что вы, что вы, Степан Осипович, – почтительно ответил тот. – Всегда рады помочь нашему доблестному флоту.

– Но, Степан Осипович, – внезапно вмешался один из офицеров, – солдатик-то, похоже, из жидков, а их во флот не записывают.

– Ерунда, – поморщился Степан Осипович. – Павел Степанович тоже из евреев вышел, а пользу флоту российскому принес несравненную.

– Какой такой Павел Степанович? – поинтересовался офицер.

– Нахимов. Адмирал его императорского величества, – отчеканил Степан Осипович. – А ты, Абрам, собирай вещи. Поедешь со мной в Порт-Артур.

Когда я вернулся в казарму, ко мне подошел Шатров и с чувством пожал руку.

– Видишь, Гиретер, какова сила искусства! В одну минуту оно способно изменить жизнь человеческую.

– Илья Алексеевич, а кто этот моряк? – спросил я.

– Моряк! – усмехнулся Шатров. – Это новый командующий Тихоокеанским флотом, вице-адмирал Макаров.

25 февраля

Уже второй день я на «Петропавловске», флагманском корабле нашего флота. Удивительное, колоссальное сооружение, целый город на воде. Огромные пушки, толстенные броневые плиты. Приборы, сложнейшие навигационные устройства, множество палуб. И все это сияет, вычищенное, надраенное до блеска. Сегодня утром, играя «зорю» я испытывал чувство гордости за великую страну, в которой живу, за могущество ее армии.

Гавань Порт-Артура окружена горами. Их тут называют сопками. Утром, когда над водой еще висит сизый туман, первые лучи солнца прикасаются к вершинам сопок. Зрелище получается совершенно необычайное: над черной водой гавани и серыми очертаниями зданий города, горят ослепительно желтые горы.

Порт просыпается, и все приходит в движение. Снуют взад и вперед катера, тарахтят моторы в доках, на кораблях начинается дневная жизнь: сигнальщики машут флажками, медленно поворачиваются, словно разминаясь после ночи, орудийные башни броненосцев. Сопки, корабли эскадры, уже белый, залитый утренними лучами Артур, все это дышит и поет, и каждая сопка возносит песню во славу Господню. Мне кажется, что я почти улавливаю эту мелодию, но она каждый раз ускользает, прикрываясь шумом портовых мастерских и гудками буксиров.

Завтра я начну изучать способы оказания первой помощи. У всех музыкантов на корабле есть дополнительная обязанность. Меня определили помощником фельдшера, во время боя я должен находится в кормовой башне и помогать раненым. Молю Всевышнего, чтобы этой помощи мне пришлось оказать как можно меньше, и чтобы все наши моряки остались живы и невредимы.

9 марта

Сегодня я впервые принимал участие в боевых действиях. Около двенадцати часов ночи всех подняли по тревоге. Мы заняли свои места. Береговые батареи непрерывно стреляли, грохот стоял страшный. С моря им отвечали японские корабли, Иногда разрывы их снарядов, падающих в сопках, освещали ночь, словно молнии. К часу ночи стрельба прекратилась, дали отбой, и мы вернулись в кубрики, но в три часа снова заняли боевые позиции. В третий раз тревога прозвучала в шесть часов утра, и с этого времени уже никто не отходил от своих мест. В восемь часов перед Порт-Артуром показалась японская эскадра. Я насчитал двадцать пять кораблей. Весь горизонт заволокло черным дымом из труб.

Шесть больших кораблей, видимо броненосцев, отделились от эскадры, и ушли за мыс Ляотешань. Вскоре оттуда раздались залпы и на горах показались султаны разрывов. Тут же наши броненосцы «Ретвизан», «Цесаревич» и «Пересвет», стоявшие у входа в гавань открыли ответный огонь. Стреляли через сопки, как объяснили мне матросы, перекидным огнем. Где-то на Ляотешане есть наш наблюдательный пункт, и оттуда по телефону сообщают о результатах стрельбы. Наверное, огонь наших броненосцев оказался очень действенным, потому что японские корабли вскоре показались из-за мыса и, усиленно дымя всеми трубами, присоединились к эскадре. Потом все корабли выстроились в линию вдоль гавани и начали обстрел порта. Им отвечали наши береговые батареи и все броненосцы. Рев поднялся такой, что стало трудно дышать.

Три орудия башни, в которой я находился, стреляли с перерывом в две-три минуты. После каждого выстрела башню наполняли густые клубы дыма, от раскалившихся стволов несло жаром. Матросы сбросили бушлаты и работали в одних тельняшках. Перед выстрелом комендор подавал знак, мы затыкали уши и открывали рты, но все равно грохот был невероятный. Я бросился помогать матросам, откатывал в сторону стреляные гильзы и укладывал их в ящики.

Стрельба продолжалась с четверть часа, затем японцы развернулись и ушли в море. От наступившей тишины заложило уши, слух вернулся минут через двадцать. Комендор башни, бравого вида моряк с пышными ржаными усами и голубыми блестящими глазами подошел ко мне и пожал руку.

– Молодец, Абрам! Хоть ты и адмиральский любимец, но грязной работы не чураешься!

Его слова произвели на меня впечатление, не меньшее, чем выстрел из орудия. Меня считают адмиральским любимцем? Почему? Кто так решил? И тот, кто это предположил, почему он так предположил?