Читаем без скачивания Астроном - Яков Шехтер

Мне никогда не приходилось близко сталкиваться с русскими людьми. Литовских и польских крестьян я успел узнать в местечке, их приземленная натура выглядела куда примитивнее глубинной духовности русского мужика. И вот, первое знакомство.

Мой сосед около часа пытался со мной заговорить. Это крупный парень, с оловянными, выпуклыми глазами, рыжими ресницами и по– детски хитро сложенными губами. Я не сомневался, что он начнет просить денег. Так и получилось.

– Послушай, Абраша, – сказал он, присаживаясь, наконец, возле меня. – Ты знаешь, что главное в армии?

Я не хотел вступать с философские разговоры и отрицательно покачал головой.

– В армии главное, – поучающим тоном произнес Михаил, – солдатская взаимовыручка. Седня ты мне поможешь, а завтре я тебе. Правильно?

– Правильно, – ответил я.

– Лады! – обрадовано воскликнул мой сосед. – Хорошо, что мы с тобой заодно. Дай рублик на водку, мои кончились, а пить хочется, – он мотнул головой, – просто сил нет.

– На водку не дам, – сказал я. – На какое хорошее дело может, и согласился бы. А на водку не дам.

– Не дашь, значится, – злобно ощерился сосед. Напускное добродушие слетело с его лица. – Товарища, значит, обижаешь. Да ты знаш, что за обиду товарища случиться могет?

В теплушке постоянно топилась печка. Уголь помешивали кочергой, сделанной из металлического прута. Всевышний не обидел меня силой, вернее сказать, даровал ее в избытке. Вместо ответа Михаилу, я встал, взял кочергу в руки, скрутил ее кольцом и положил ему на колени.

– Во, дает! – удивленно протянул он. – Крепкий жидок, однако! Ну, да ничего, на водку ты все равно выложишь. Кто в империи главный? Мы, русские! Вот и служи тому, кто главнее.

Я ничего не ответил, сел на нары и отвернулся лицом к стене. Через несколько секунд меня потревожил болезненный укол. Резко обернувшись, я увидел Михаила, с обнаженным ножом в руке. Он стоял перед нарами, выставив пред собой руку с ножом, и глумливо улыбался.

Я окинул глазами теплушку. Унтер, как обычно, спал. Все остальные расселись по своим местам и с интересом наблюдали за происходящим. Что ж, лучшего зрелища, чем гладиаторские бои, человечество еще не придумало.

Я схватил одеяло и швырнул его на Михаила, Пока он пытался отбросить его в сторону, я вскочил и с размаху ударил его носком сапога по голени. Он завыл и рухнул на пол. Сорвав одеяло, я вторым ударом сапога выбил из его руки нож.

К нашему местечку часто приходили литовские мальчишки из соседней деревни. Они любили подраться и, прогуливаясь вдоль околицы, выкликали соперника на бой. Дрались не опасно, до первой крови. В местечке хватало сорванцов, и на вызов всегда находились ответчики. К моему удивлению, после тринадцати лет отец стал посылать меня к околице. Большим мастером в этом деле я не стал, но главному – не закрывать глаза при ударе и еще кое-каким приемам – научился.

Михаил сидел на полу, схватившись за ногу и скулил, перемежая плач грязными проклятиями. Я поднял нож и подошел к двери теплушки, чтобы выбросить его наружу, но в это время проснулся унтер.

– Что здесь происходит? – грозно спросил он.

Я объяснил. Унтер мне не поверил. Тогда я обратился к соседям по теплушке, с просьбой подтвердить мои слова. К моему удивлению, все они сделали вид, будто заняты своими делами.

– Не видел, не слышал, не заметил, – говорил каждый, неумело изображая удивление. Но унтера, похоже, правда о происшедшем абсолютно не интересовала.

– Значится, так, – сказал он, быстро закончив опрос. – Налицо драка с попыткой смертоубийства. Пострадавший лежал на полу, покушавшийся с ножом в руках стоял у двери. Я вынужден сообщить, – унтер угрожающе поднял палец и указал на потолок теплушки, – Там разберутся. А вы, – он перевел палец на нижних чинов и снова угрожающе покачал им, – а вы нишкните, скоты драчливые. А то будет, как с жидком.

Что будет, как и когда, он объяснять не стал. Выкурив папироску и смачно поплевав в приоткрытую дверь вагона, унтер снова завалился спать. На ближайшей остановке, я отворил дверь теплушки и выскочил наружу. Делать это категорически воспрещалось, но терять мне было нечего.

До офицерского вагона я добежал за пару минут. На мое счастье, командир нашей роты, с которым мы познакомились перед самой посадкой в эшелон, стоял на ступеньках. Он мне понравился каким-то своим неофицерским видом: на его носу сидело пенсне, напоминающее чеховское, и бородку он носил тоже под Антона Павловича. Был он молод, и когда знакомился с ротой, то не кричал, как другие офицеры и не смотрел полупрезрительно, а нормальным голосом произнес несколько слов о долге, Родине, чести русского солдата.

Я подошел и попросил разрешения обратиться. Поручик посмотрел на меня удивленными глазами.

– Вы отдаете себе отчет, – спросил он довольно прохладным тоном, – в каком виде предстаете перед своим командиром?

Вид у меня после нескольких дней валяния на нарах был еще тот. Шапку я впопыхах забыл, а шинель на бегу застегнул не на те крючки.

– Прошу прощения, – сказал я, – но обстоятельства необычны.

– Необычны? – он удивился еще больше. – Ну, тогда рассказывайте.

Он выслушал меня, не перебивая, внимательно оглядывая с ног до головы увеличенными сквозь пенсне глазами.

– Так унтер все время спит? – спросил после того, как я закончил рассказ. – Ладно, с унтером я разберусь. А вот с вами что делать? Вы ведь чужой. В другую роту перевести, то же самое произойдет, раньше или позже.

Он задумался и наклонил голову.

– Сколько языков вы знаете? – вдруг спросил он.

– Шесть, – сказал я.

– О! – воскликнул поручик. – И какие же?

– Идиш, иврит, арамейский, русский, литовский и немного польский. На первых четырех умею читать и писать, а на литовском и польском только разговаривать.

– А арамейский-то откуда? – опять удивился поручик.

– На арамейском Талмуд написан, я в ешиботе почти пять лет его изучал.

– Так вы что, духовного звания?

– Не успел доучиться.

– Понятно, – сказал поручик. – А вот японский язык сумеете освоить?

– За сколько?

– Пока до Владивостока не доберемся. Полагаю, еще недели полторы.

Я пожал плечами.

– Выучить вряд ли смогу. Мало времени. Но кое-что освоить успею. Если учебники есть.

– Есть, есть учебники, – почему-то обрадовался поручик. – Как вас зовут?

– Авраам.

– Пойдемте, я попрошу командира полка перевести вас в оркестр, и поселить вместе с музыкантами. Там люди потоньше. Но вы постарайтесь, Абрам, и к Владивостоку хоть немного, но разберитесь в японском.

«Молился и ошибся – дурной знак для молившегося. А если он „посланец общины“ – дурной знак для пославших его, потому, что посланец человека, словно он сам. Рассказывали о раби Ханина бен Доса, что он молился за больных и говорил: „этот выздоровеет, а этот умрет“. Спросили его: „откуда ты знаешь“? Ответил он им: „если я произношу молитву без запинки, знаю, что ее принимают благосклонно, а если нет – знаю, что ее отвергли“».