Читаем без скачивания Бобы на обочине - Тимофей Николайцев

Всё вокруг будто налилось особенной внимательной тишиной, и Бобби-Синкопа вдруг замешкался в этой тишине, принялся не к месту прочищать горло:

— Слушайте, что вам скажу я — самый титулованный музыкант на этом поле… Я, Бобби-Синкопа — объявляю себя бывшим… Теперь я перечислю новые свои титулы — бывший магистр, бывший почётный член Оркестрового Братства. Ещё меня называли гением сольной гитарной партии — так пусть теперь переименуют в бывшего гения, который не издаст больше на публике ни одного звука, а… вечно будет прятаться за старыми хитами!

Этого показалось мало, и Бобби-Синкопа взгромоздился на поленницу, для верности оперев колено одной ноги на высокий устойчивый чурбак. В такой позе и таком одеянии, он моментально сделался похожим на одноногого пирата, свихнувшегося на своём необитаемом острове…, но ничуть не смутился этим, а наоборот — вытянулся во весь долговязый рост, прямо к ошалевшим от такого поворота звёздам:

— Я больше не передовой парусник армады, — пьяно закричал он, растопыривая плед на своих плечах, — торящий новый курс в незнакомых водах. Я понял — Океан Музыки настолько широк, что его не пересечь никому. Я спускаю флаг и схожу на берег — пусть моя армада идёт дальше без меня, пусть сама надувает ветром солёную парусину. Я прочно сажусь на мель — тут, в округе Мидллути. Я знаю — пройдёт совсем немного времени, и прочие гитарные капитаны перестанут ждать моего возвращения. Они найдут себе другого флагмана, так бывает всегда. Место у руля не останется пустым надолго…

Поленница под его ногами — вдруг поехала… Ловя ускользающее равновесие, Бобби-Синкопа несколько раз широко взмахнул клетчатым плащом, но всё-таки не удержался — полетел вниз вместе с брякающим водопадом дров… Ему ещё повезло, что упал лопатками на утоптанную землю, а не хребтом на вставшее стоймя полено. Дрова валились на него сверху — на грудь, на лицо… он не обращал на них никакого внимания.

Главное было сказано… и он, Бобби-Синкопа — не сыграет не единой мелодии больше…

Он ждал от себя этих слов уже давно и, всё равно — до этого момента страшился произнести их вслух.

Иногда он чувствовал, как эти слова ворочались на дне его сознания, среди прочих неотвязных мыслей — будто примериваясь всплыть…

Он считал, что когда это всё же случится — он будет уничтожен ими, раздавлен… Однако тот покой, что ждал его в пустом натопленном доме — делал всё вокруг таким лёгким и правильным. Его голова была одуванчиком, на который дунул ветер — рассталась разом со всеми тяжёлыми мыслями. Да и всё его тело — тоже стало вдруг пустым и лёгким. Земля под лопатками… крыльцо, к которому он подполз, и стена, опираясь на которую он поднялся… даже деревянная колода, на которую присел — были мягки на ощупь, словно бутафорские…

Он спохватился — не сломал ли инструмент, обрушив на него поленницу… осталось ли у него что передать неизвестному пока молодому приемнику, кроме лаковых щепок….Гитара была цела — стояла у стены чуть поодаль, и отблески со звёздчатого неба так и скользили неслышимо по натёртой его пальцами меди…

Надо бы на гвоздь её повесить, что ли… — подумал Бобби-Синкопа, выкусывая дровяные занозы из тыльной стороны ладони.

Ему хотелось сделать напоследок что-нибудь символичное.

Поднять в последний раз стакан за упокой своей души… по-отечески поцеловать музу в лоб — на прощание.

Но кюммеля не осталось совсем, а тронуть струны он не посмел — и пары часов не прошло, слишком рано ещё для платонических объятий.

Сидя на деревянной колоде, он составил план дальнейших действий — как только рассветёт, он сходит в Городок-неподалёку, купит там еды и выпивки. Никакого кюммеля больше, никаких экзотических бутылей — он возьмет себе упаковку самого кондового местного пива, один из тех сортов, какими тутошние фермеры запивают бутерброды с котлетами… Пива, от которого тяжело ёкает в боку, а моча делается обильной и тёмной.

Ещё, пожалуй, он купит в лавке фунтовый молоток и десяток длинных гвоздей. Конечно, ему хватит и одного, но он возьмёт целый десяток — чтобы в нём, чего доброго, не заподозрили висельника. Он вобьёт гвоздь в стену этого покинутого дома, перехлестнёт его гитарным ремнём, и закрепит этим действием своё право жить здесь. Если всё-таки явится хозяин… ладно, вид того денежного кирпича, что всю дорогу бесцельно бултыхался в кармане рваной накидки — наверняка сможет его убедить.

Вот тогда, — решил Бобби-Синкопа, — можно будет подумать и о лопате для снега. И хорошем топоре для колки дров. И о самих дровах тоже…

Он наведёт справки у местных — сколько тут выпадает снега, и откуда преимущественно дуют зимние ветра. А когда подсохнет, он нарвёт и насушит травы, накопает и намнёт жирной глины у дороги — и законопатит щели, чтобы сквозняки не выстуживали дом и не мели по углам. Он починит к первым холодам скрипучую дверь — если сумеет, конечно… Столько нужно успеть сделать до первых холодов — ему и некогда будет тосковать о музыке.

Бобби-Синкопа думал обо всём этом, и в груди его медленно и неуклонно теплело.

Он заметил вдруг, как сильно просветлело небо над ним.

Белёсый край у горизонта расширился и поднялся, вытолкав яркозвёздную темноту взашей. Воздух вокруг — не был больше прежней чёрной пеленой, топящий в себе самые пристальные взгляды. Бобби-Синкопа видел уже и поле вокруг — натоптанную петляющую тропу, по которой он сюда пришёл, и полчища картофельных кустов, её стерегущих. Вчерашний дождь подмыл основания их корней — порой там, где сходились вместе узловатые плети, раскрывалась сама земля… как чаша, подносящая дары земные, и от её пологого дна светились гладкими боками светлые картофелины.

Сам не свой, Бобби-Синкопа поднялся со ступени и шагнул туда… сразу же оказавшись у кромки поля.

Вопрос завтрака, похоже, был уже решён за него самим этим местом, его приютившим — Бобби-Синкопа нагнулся и поднял пищу с земли… так просто, словно весь этот мир был сотворен только ради него.

Наверное — так и жили люди в раю… — подумал он. — Пока рай не отторг их прочь.

Он ополоснул картофелину в кадке — она только издали показалась ему невысокой, на самом деле была до половины закопана в землю — и очистил нежный клубень от кожуры, просто оттерев его ладонью. Понюхав, он надкусил картофелину, как яблоко… Быть может, чувства его были слишком искажены эйфорией или не выветрившимся ещё алкоголем, но вкус даже сырой картофелины — показался ему восхитительным.