Читаем без скачивания Избранное - Юрий Скоп

Федор слушал суетливую речь Кузьмы, смотрел на нервные, никак не находящие себе места тощие руки его и молчал, думая совсем о другом. Что-то сломалось в его жизни за эти два дня, но что точно, он никак не мог уловить. А на душе у Федора от этого было совсем гадко, да и голова после вчерашнего потрескивала. А тут еще нудил и нудил Кузьма, а вдуматься в то, про что он нудил, Федор тоже не мог, хотя зашел к приемщику с целью достаточно определенной: надо было разобраться с расценками, назначенными Кузьмой на добытые в подымахинской тайге шкурки.

— Послушай, Кузьма, — неожиданно прервал он Ерастова, — у тебя выпить чего найдется? Застудился я вчерась малость, знобит…

Кузьма косо, по-птичьи, глянул из-под очков на Федора и вскочил.

— Как же! Конешно, найдется… У моей Егоровны завсегда для хороших людей запасец имеется… Егоровна!

В комнатку заглянула жена Кузьмы, махонькая, слегка хроменькая бабенка, тоже в очках.

— Егоровна, ты бы нам собрала на стол. По-быстрому. И сугревательного чего принесла… Зазяб Федор Николаевич… Давай живенько.

Пока накрывался стол, Федор заново перебрал прошлый день и, дойдя до последнего разговора с Марией, аж перекосился, как от зубной боли.

— Нездоровится, Федор Николаевич, вам… Вы бы закусили сейчас да полежали. А уж завтра в райцентр. Завтра и молоковоз пойдет… А?

— Нет, спасибо… Я сегодня пойду… Надо мне.

— Да, да, — закивал, придерживая очки, Кузьма. — Это уж точно, когда надо, то надо. Я вот так же всю дорогу в хлопотах… Егоровна придет в склад-то, говорит, закрывай — обед готов, а я не могу… Акты, которые дописать надо, непременно сперва допишу, а уж после домой… Закусывайте, закусывайте, Федор Николаевич. Вот черемшица… А вот рыбка…

Федор выпил стакан водки и почувствовал, как за-теплело внутри и начало медленно отмякать беспокойство.

— А ты все-таки смотри, Кузьма… Я тебя предупреждаю. Сегодня я не стану в бумажках твоих ковыряться, но держись, в любую секунду проверка нагрянет… И вообще, давно тебя пора с этого места скинуть… Шел бы ты в лес… Не хрена крысой сидеть в избе да промышленников объегоривать. Да, да… Помолчи. Послушай… У меня сигналы верные — мухлюешь со шкурками. Я тебя предупреждаю — сгоришь, дыма не останется.

Не к месту вмешалась Егоровна. У нее в отличие от тонкозвучного Кузьмы голос был грубый и хриплый:

— Все вы стращаете, Федор Николаевич… Раз в году к нам являетесь и стращаете. Разве можно? Кузьма и так без здоровья совсем, нервенный, по ночам вскакивает, а вы его еще больше… Вы бы сами с собой порядок навели…

— Чего? Че-е-его? Ты об чем несешь-то, Егоровна?

— Знаем чего, — блеснула из-под очков желтоватыми глазенками Егоровна. — У нас тоже сигналы имеются. И ежели их вывалить, куда следоваит, тебе, партейному, тоже не сладко сделается…

Федор закусил губу, соображая, что же это такое происходит вокруг. Злость он удержал и теперь придумывал, что сказать этой пустельге дальше.

— Ну-ну, Егоровна, — насильственно улыбнулся Федор, — ну и язык у тебя… На чем правишь его? Не на мужнином ремне?

Кузьма осторожно хихикнул.

— Это уж мы сами знаем… А то кушайте, Федор Николаевич, я, однако, с вами тоже пригублю за конпанию…

Федор теперь задумчиво ел, а говорил Кузьма:

— Да, брат… Во времена пошли! Женщина прет, што делегат какой… Откуда им сила такая дана только? Равноправность — штука великая… А што, Федор Николаевич, ревизия ко мне готовится?

Федор внимательно и отрешенно посмотрел на Кузьму:

— Для всех нас ревизия готовится…

Старательно, со знанием дела залил Ефим патроны парафином, капая на них со свечи, и набил ими свой старенький обтерханный патронташ. На ходу перекусил, что было на столе, тепло оделся, опоясался патронташем и вышел из избы, спугнув с места истомившегося в тепле Гаденыша. Скоро вернулся, держа в руке ошейник и цепь Урмана.

— У меня к тебе просьба имеется, — сказал он Полине. — Навздрючь-ка ему хомут урмановский… Он твоих рук не боится.

Полина замотала головой.

— Не буду… Вот убей, не буду…

— Да ладно тебе, — еще миролюбиво сказал Ефим, — чего там… Ты што, зверя пожалела? А чего ему сделается? Проветрится, да и все… Надень ошейник.

— Ефим… не надо… Не к добру ты охоту затеял…

— Перестань. Давай быстрее! Нам еще вон сколько верст махать… Не уроси! Надень ошейник-то! — Ефим начал закручивать цигарку, бросив цепь и ошейник на пол возле Гаденыша. — А я пока хлеба с салом отрежу… На всю ведь ночь уходим…

— Ой, Ефим… Богом прошу, не надо. Иди сам, а Гаденыша не трогай.

— Хватит! — прикрикнул Ефим. — Делай, чего прошу!

Полина встала и подошла к Гаденышу. Подняла с пола ошейник и опустилась на колени перед волком. На нос Гаденышу уронилась слезинка. Волк вздрогнул и перехватил ее языком.

— Гаденыш… Миленький… Ты уж прости…

Полина застегнула на шее волка ошейник. Щелкнула карабинчиком цепи. Закачалась из стороны в сторону.

— Ну и дура баба! — сказал Ефим, в сердцах сдернув с гвоздя ружье. — Одно слово, дура, — он подхватил конец цепи и дернул Гаденыша.

— Отпустись! Ну, отпустись, тебе говорят!

Полина не отпускала лижущего ей лицо Гаденыша.

Ефим разозлился.

— Ты отцеписся, нет?!

Волк ощерился.

— Ладно, ладно… Пошли… — Ефим рывком выдернул из избы Гаденыша.

У поскотины его остановил крик. Ефим оглянулся. На крыльце стояла Полина с мелкашкой в руках.

— Не ходи, Ефим! Отпусти зверя!

Он отвернулся и, не оглядываясь, зашагал дальше, поправив на плече лыжи.

За поскотиной, удерживая бьющегося на привязи волка, он надел лыжи и еще раз оглянулся. Полина вскинула винтовку. Ефим хищно ухмыльнулся, сплюнул и заскользил. Через секунду он услышал, как тонко взвизгнула над ним пуля, и, побледнев, повернул голову: увидел, как, отбросив от себя винтовку, застыла на крыльце Полина…

В светлой искрящейся пуржице, поднятой собственным движением, скатился Федор с подымахинского раскатистого берега на лед, подождал, пока не остановятся лыжи, и только после оглянулся. Он сделал это невольно, хотя и не желал про себя никаких оглядок. Да и чего ж было оглядываться? Что хорошего мог он углядеть в дымчатом расстоянии, разом отделившем его от прерывистого бревенчатого лука. Избы, приплюснутые снегом, выстроили в безветрии округлую шеренгу печных сивых хвостов, и никто не дарил Федору прощального взгляда. Легко отыскалась на склоне изба Марии, и возле нее никого не углядел Федор. Оттого и стало ему вдруг на душе противно и тягостно.

Уходя от приемщика, он встретил возле сельпо Кланьку Круглову и только захотел поздороваться, как она, неумело сделав вид, что не заметила Федора, шустренько проскочила мимо.

— И эта зараза, Егоровна… Ну, што за жизнь! Шагу не ступи по этой реке — все всё знают. Утром чихни в Подымахина, к вечеру в райцентре отжелают здоровья… И он-то хорош… Не хрена было идти к Марии, надо было вообще в любую избу стукнуться — не отказали бы… А тут на тебе…

Казнил себя Федор за секундную утреннюю слабину, что вывела его на Марию, сильно казнил…

— К тому же и Афанасий… Тоже додумался. Предателем обозначил… За кого? За Ефимку Постникова, вечного хулигана да пьяницу… Ну, а с Полиной? Дак ведь сама позвала… Ну и што? Сколь их бывало по жизни-то, зовущих… Да, это уж точно — раскатит бабье эхо все его нонешние похождения… Только опять же, кого бояться? Страшна не огласка… Нет. Настораживает другое… Но што? Полина?.. Афанасий?.. Мария? — нет… Давай сначала: Полина?.. Афанасий?.. Мария?.. Ефим?.. Афанасий его обозвал гаденышем… Может, все-таки для начала Полина, это самое… ну, Ефиму… Она же… Што она? Ерунда какая-то выходит… А по реке точно растащатся и та и эта ночевки… Ишь как засепетил Кузьма-то, когда он ему про ревизию бухнул… Трюхнул очкарик. Рыло-то в пуху, Афанасий трепать зазря языком не станет… Но почему же он тогда его? Ну сел Ефим в казенное место… Дак по делу же — не браконьерничай, не стреляй запретного зверя, не размахивай прикладом… Хотя ведь если бы не он — не сидел бы сейчас Ефим… Нет, не сидел. Да и с Полиной когда случилось у них, ведь радовался же? Радовался. Значит?..

Федор, сам того не замечая, ходко скользил в сторону Перехвата, навстречу Ефиму. А Ефим, меняя цепь на руке, шел ему навстречу, беззлобно матеря и увещевая совсем недавно смирившегося с ошейником волка.

«А што, ничего у нас бабенка, — думалось Ефиму, — ничего!.. Малость бы покрепче ей душонку, дак она бы точно, шмальнула нам в какое-нибудь место… Ишь ведь какая, мелкашку схватила!.. Это в ей ее зверь глазищи продрал… В характере баба… Но вот стрелить-то побоялась… Хотя, может, она и не в меня вовсе метилась, а в Гаденыша?»

— Слышь, Гаденыш, вот ты упирался, ногами землю пахал, а в тебя чуть пулька не пришла. Схлопотал бы, однако… Только б шерсть полетела, а? Вот ведь пошел? Пошел, дура… И не к чему было сопротивление оказывать. Сопротивление, оно завсегда только злость вытягивает… Сказано было иди, ну и иди, значит… Обоспался ведь ты на кордоне-то. А тут, глядишь, и на своих поглазеешь… Интересно, как они тебя примать станут? Раздерут, однако… Но ты не бойся. У меня для этого самого раза есть приготовление. Я-то тебя не подведу под монастырь, и ты, значит, цени… Не предавайся… А што в нас чуть баба не шмальнула из мелкаша, то это нормально. Бабе моей в себя стрелять-то надо было… Она знает почему. И ты верняком знаешь. Мимо тебя ведь Федька-то Стрелков в избу проходил… И под твою молитву этим самым занимался… Я за это Полине ничего, а надо было бы… Вот што бы ты сделал, как твоя волчица с другим гонку организовала? Молчишь… Ну, хрипи, хрипи… И не вздумай кидаться… Не вздумай… У меня финач рядышком… Чуть што, и пришью. У меня, брат, в отличие от кого рука не дрогнет. Нет… Мне теперь бояться некого — отбоялся за полста лет. Вишь, плешь-то… Она это от страху такая ровная. Страх у меня через нее весь и вышел… Полина-то — «Куда ты идешь?», «С волком на волков…», «Предательство…». Тьфу! Ты, конешно, не знаешь, што такое жизнь? И очень даже зазря… А я вроде уж знаю… оттого мне и пусто в ней как-то… Што дальше? Никто не знает, што дальше… А так все было ничего… с картинками… Ну, давай перекурим, серый… Без курева, оно совсем ведь не жись…