Читаем без скачивания Чёрный атаман. История малоросского Робин Гуда и его леди Марианн - Ричард Брук

***

Юрко отворил дверь пышных гостиничных покоев, где атаман прилег отдохнуть – впервые за сутки, с седла ведь не сходил почти – просунулся осторожно в темноту, пропахшую чуднЫми цветами, позвал:

– Бать, а бать!..

Нестор вскинулся по привычке, спросонья схватился за маузер, что лежал в изголовье, наставил, узнал Юрка, оружие опустил, сплюнул:

– Тьфу ты, бисова душа! Куды лезешь без стука!

– Прости, бать… Сёма говорил – спишь, да ты же сам приказал, коли что узнаю, сразу до тебя…

– Ну? Узнал?

Юрко полностью втянулся внутрь, дверь прикрыл, отер лицо, дух перевел и начал:

– Наперво, побежал я к ее будинку, так немае ее там! Зъихала Олександра Николавна…

– Как съехала? Куда?

Махно с кровати встал, лампу нашарил, чертыхаясь, зажег, застегнул на себе гимнастерку, ремень, сел в плюшевое кресло на золоченых ножках, на другое указал Юрку:

– Седай, шо стоишь, как засватанный…

Хлопец только головой мотнул – мол, без толку рассиживаться, дел-то невпроворот, и заторопился:

– Я видразу по суседям побег, трухают, черти, прячутся – двери -то не больно отчиняют, хорошо, я не один был, ничо, видкрыли… там спрашивал, сям спрашивал…

– Ну шо ты душу вынимаешь, так твою!.. Дознался про нее, чи шо? – у самого атамана сердце дрогнуло, тоскливо заныло – значит, неспроста ему две недели почты не было, значит, случилось что-то… Неужели передумала, предала, сбежала вовсе, с сестрою или с тем, золотопогонником, что в кофейне с нею был?..

Кровь в голову бросилась вместе с яростью, остатки сна соскочили, Нестор повторил свирепо:

– Говори, что узнать сумел!

Юрко сглотнул – пить хотелось, в горле огнем жгло, но воды спросить не решался, так и прохрипел:

– Сестра ее начебто в Крым подалась, усе так, как и писала Олександра Николаевна, а сама она сперва одна мыкалась, пока не перевез ее офицер какой-то на иншу квартиру… вроде, до доктора… али учителя?.

– Куда увез? Где она? Здесь, в городе?

– Здесь, здесь! Сусиди говорили – будинок тот недалеко вид Озёрного рынку, який ты наказав не разбивати с гармат. Там она, бать!

«Вон оно что… Сашенька, любушка, ну что ж ты делаешь? Почему не написала? Как попала туда, где самая стрельба теперь, где опасно?..»

– Скажи Семену, пусть рысака мне выведут, сам поеду… Он тоже со мной, Ванька, и ты – покажешь на месте, где шо, раз уж пообвыкся быстрее нас.

– Покажу, бать! – обрадованно воскликнул Юрко – нравилось хлопцу геройствовать, кровь молодая кипела, хотелось пороху понюхать, да рядом с атаманом быть, у всех на виду. – Да только, Нестор Иваныч… слухай…

– Ну? – атаман уж портупею застегнул, бекешу надел, обернулся нетерпеливо.

– Мы як же, зараз поедем?.. Семен меня как раз просил передать – до тебя пришли от большевиков, зовут на заседание ревкома, будут они власть делить… тебя хотят, ты ж главком…

– Шо, ночью?

– Так власть же, батя, ты сам говорил, шо большевики власть дюже любят… дюже она им смачна…

– Ну хорошо, поеду к ним наперво…

– Да еще там обиженные ждут, Нестор Иваныч…

– Шо несешь? Какие еще обиженные?

– Та местные… с окраин… хлопцы-то уж пробежались по хозяйствам, где кур похватали, где порося… а ишшо одна плачет, говорит – дочку снасильничали!

– Вот черти, бисовы дети! Так их растак! – Махно, темнея лицом, ринулся к двери. – Приказ мой нарушать?! Разберусь!

Ярость кипела в нем, мешаясь с желанием, все, останавливало, опутало, мешало поехать за Сашей, наводило между ними морок стылый – хотелось взорвать, сжечь… Слишком долго он ждал, слишком долго.

***

Ночь на 29 декабря прошла тревожно. С улицы доносились то одиночные выстрелы, то ржанье и топот лошадей от проносившихся мимо кавалькад, то мерзкие звуки грабежей – стук, скрип и грохот, крики о помощи, звон бьющихся стекол… Налётчики и мародёры вовсю пользовались неразберихой, громили магазины и зажиточные дома, насиловали, убивали. Да еще прошел слух, что Махно, ненавистник тюрем и кандалов, то ли по благородству, то ли по глупости, взял да и выпустил на свободу всех екатеринославских бандитов, урок и мазуриков… прокурора же, известного, уважаемого человека приказал расстрелять.

Освобожденные бандиты хлынули на улицы, точно крысы, и, видя, что старая власть отсутствует, а новой пока не до них, занялись излюбленным ремеслом: разбоем.

Во вьюжной промозглой тьме бродили лихие люди, ища, чем бы поживиться, хмелея от запаха крови и пороха сильнее, чем от спирта.

…В квартире Ираиды Никитичны никто не спал, хотя и хозяйка с дочкой, и жильцы, измотанные постоянной стрельбой и звуками грабежей, уставшие бояться, едва держались на ногах.

В доме напротив кипела суета: несколько квартир в первом и втором этажах были заняты махновцами, устроившими здесь полевой штаб, а во двор выкатили пулеметы и споро устроили площадку для стрельбы, на случай, если придется отбиваться или вести уличный бой. Занавески везде были отдернуты или вовсе сорваны, и в ярко освещенных окнах все, происходящее внутри, просматривалось, как на сцене или на экране синематографа.

Махновцы приходили и уходили, взламывали шкафы, беззастенчиво рылись в них, но вещей не забирали; с хозяевами обращались грубовато, но зазря не пугали, бить никого не били, жестикулируя, охотно разговаривали, что-то объясняли… В одной из квартир их постоянно угощали, поили, хлопцы по очереди сменялись за столом, многие, садясь откушать, крестили лбы, и после – видно – благодарили.

Время от времени кто-нибудь принимался играть на гармошке, бойцы затягивали песни, те, что на улице дежурили возле орудий, плясали вокруг разведенного костра, что топился буржуйской мебелью, видимо, как раз реквизированной для нужд армии.

– А они себя ведут приличнее, чем петлюровцы… – с удивлением говорила Ольга Константиновна, подсматривая в щелочку между занавесками. – Смотрите, Сашенька: ничего не бьют, не жгут… не шатаются пьяными… и вроде как делом заняты – дурным, но делом.

– Батькина же сотня… – отвечала Саша с непонятной гордостью, и сама, не таясь, сидела на подоконнике, вглядывалась в лица, все надеялась увидеть знакомых: Семена Каретника, братьев Лепетченко, Лешу Чубенко, или – Щуся с его хлопцами… Но нет – все были не те.

И ныло, болело сердце.

«Где же ты, Нестор, где ты?.. Вторые сутки на излете… Неужели забыл про меня?.. Передумал?»

Черные змеи сомнений заново разворачивали кольца, поднимали головы, зловеще шипели, что передумал атаман… нарушил данное слово… что перегорел, забыл… что нужно было послушать Ланского и ехать с ним, пробираться по тылам в Крым, к сестре…

Но зрело и другое решение: одеться потеплее, закутать голову шалью и самой пойти, ведь не секрет, не секрет, где сейчас батька Махно – слухи о нем разносились по городу как пожар…

Императором он въехал в город, на черном рысаке, в императорском отеле остановился – почему бы и нет, ведь Нестор настоящий крестьянский царь, второй Емельян Пугачев, в этом прав был Иван Петрович Ланской.

Так куда же пойдет она – на любовное свидание, на долгожданную встречу с суженым… или на суд Пугачева? Вторая волна слухов уж доносила, что Нестор вершит суд, скорый и беспощадный, даже и над своими, если нарушают его приказы…

Саша не могла, не хотела видеть своего атамана по-настоящему страшным, отвернулась бы, зажмурилась, чтобы самой не попасть под карающую руку, не сгореть в огне синих свирепых глаз. Помнила его – любящим, нежным, полным страсти, настойчивом в пылком желании. Потому и понесла так легко, потому и берегла сына под собственным сердцем, а Нестор о том и не знал…

Ветер поднимался к ночи, кружила метель, страшным, адским огнем мерцал во дворе разбойничий костер.

Саша оделась тихо – теплое платье, ботики, длинный полушубок, не меховой, овчинный, у горничной взятый: незачем бросаться в глаза, и голову шалью закутала, лицо прикрыла. Вышла еще тише… с собою ничего не взяла, да и зачем? Махновских патрулей бояться ей было нечего. Она первого караульного, что остановит, загородит дорогу, попросит «отвести до батьки Махна». Тот, хоть и не знает в лицо атамановой