Читаем без скачивания Песчаная роза - Анна Берсенева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пойдем – куда?! – изумилась она.
– В дансинг. Я видел на бульваре Пуассоньер. Это близко, можем прогуляться. Но если ты устала, возьмем такси. По-моему, тебе совсем не помешает развеяться. Поплясать, сверкая коленками, в твоем преразвратнейшем платье.
И тут слезы брызнули у нее из глаз так, что даже в лицо ему попали, наверное.
– Кэсси! – воскликнул он с удивлением и тревогой. – Я тебя обидел?
– Нет… но я… я должна тебе сказать… – выговорила она, судорожно всхлипывая.
– Ну так скажи. – Он пожал плечами. – Мне можешь говорить все что угодно. Рыдать для этого не обязательно.
– Я все тебе и говорю, – пробормотала Ксения. – Но дело не во мне… Они… Я даже не знаю, кто они…
И, проглотив слезы, рассказала об усатом пошляке, и как он велел ей передать все дословно, и дословно повторила все, что он сказал.
Его лицо не изменялось. Но она чувствовала, как с каждым ее словом холодеют его ладони, между которыми все еще лежит ее рука, и только по этому понимала, что с ним происходит. Нет, не только по этому… Ксения ничего не знала о Сергее Васильевиче, совсем ничего, даже фамилию его узнала лишь сегодня. Его мысли были ей непонятны, слишком сложны для ее понимания, быть может. Но его – самого его, всего его – она чувствовала каждую секунду, и так, словно он у нее внутри, хотя он не внутри у нее, конечно, что за глупости, вот же он стоит перед нею в огнях «Фоли Бержер»… Она вдруг подумала, что, наверное, ребенка своего женщина чувствует так же – всегда внутри себя, даже когда он давно уже не в ней, и даже когда он совсем далеко от нее, и когда она его не видит, то чувствует все равно. Как это странно!.. В нем нет ничего от ребенка, наоборот, ей самой хочется зажмуриться как маленькой, спрятать лицо на его плече и забыть обо всех жестокостях мира, сошедшего с ума, или, быть может, с самого начала созданного безумным.
Но, конечно, ничего такого она не сделала. Не хватало еще повиснуть у него на плече – довольно и того, что ей пришлось стать вестницей его несчастья.
– И всё, – сказала Ксения. – Он выпил свое перно и ушел. Это совсем плохо, да?
Сергей Васильевич наконец отпустил ее руку. Вернее, его руки упали, как будто в них растворились кости. Даже в пустыне, когда поняла, что умирает от жажды, Ксения не почувствовала того, что сейчас. Тогда ей просто стало все равно, что будет с нею. Но теперь ей не было, не могло быть все равно, что будет с ним!
Он повернулся и шагнул к краю тротуара. Она видела, как опускаются его плечи. Такси остановилось перед ним. Он открыл дверцу. Ксения поняла, что у него нет сил обернуться к ней. Она подошла к машине и села на заднее сиденье. Он сел рядом и захлопнул дверцу.
Всю дорогу до Монпарнаса они молчали. Сергей Васильевич смотрел в окно. Когда проезжали мимо какой-то темной стены, окно тоже сделалось темным, и Ксения увидела в нем отражение его глаз. Они были совершенно больные. Ужас и жалость стиснули ее сердце, как две беспощадные руки.
По лестнице он поднимался так медленно, будто каждый из ее пролетов был Монбланом. Ксения шла за ним и надеялась, что он, может быть, уже знает, что ему делать дальше. Но потом вспоминала выражение его глаз и понимала, что это не так.
В мансарде он, не сняв пальто, сел на единственный стул, почему-то оказавшийся посередине комнаты. Наверное, ей надо было уйти к себе, не стоять же перед ним истуканом. Но уйти она не могла. И неловкость от собственной навязчивости казалась ей сейчас такой мелкой, такой мизерной!
Ксения села на пол, чтобы видеть глаза Сергея Васильевича, и спросила:
– Они могут тебя убить?
Он посмотрел на нее все тем же больным взглядом и безучастно произнес:
– Могут. Но не убьют.
– Почему?
– Я им нужен живой.
– Для чего?
Никогда она не расспрашивала его о том, что он делает, почему делает, для чего. И если бы он возмутился ее внезапной назойливостью и ушел бы, хлопнув дверью вместо ответа, она не удивилась бы. Но Сергей Васильевич ответил, и Ксения обрадовалась, что он не молчит, и понадеялась, что выражение его глаз от этого переменится.
– Ты же слышала. – Его лицо дернулось в гримасе такой же болезненной, как и взгляд. – Для выполнения поставленных задач.
– Может быть, мы все-таки уедем? – чуть слышно спросила она. – Прямо сейчас, а? Наверное, можно нанять шлюпку и переплыть Па-де-Кале…
– Ты умеешь управляться с кливером, я знаю. – Лучше бы он не улыбался вовсе! Невыносимо было видеть жалкую улыбку на его лице. – Но я не могу уехать.
– Почему?
– Потому что они догадались, как держать меня на крючке. Ладно. – Он потер ладонями виски. – Обо мне думать незачем. Подумаем, что делать с тобой. То есть что делать тебе, извини.
– Но об этом тем более незачем думать, – пожала плечами Ксения. – Я поеду с тобой. Ты же говорил.
– Я говорил об Англии.
– Ты говорил, чтобы я решила, поеду ли с тобой, – возразила она. – Я решила.
– Для полного счастья мне не хватает только воспользоваться твоей наивностью!
Кажется, он наконец рассердился. Ксения обрадовалась.
– Никакой наивности нет, – сказала она. – Я ведь жила в России.
– В пять лет? – усмехнулся он.
– Из Крыма уехала в тринадцать. И отлично все помню.
– Тем более, – зло бросил Сергей Васильевич. – Что в Крыму тогда творилось, надеюсь, тоже помнишь. Если думаешь, что с тех пор произошли принципиальные перемены, то должен тебя разочаровать. Убитые на улицах не лежат, во всяком случае, в Москве, но суть всё та же. А почему ты думаешь, что мне придется ехать в Россию? – вдруг спросил он.
– Ну а куда же? – пожала плечами Ксения. – Тот усатый говорил ведь со мной по-русски. И у него… Руки его, глаза… Я только сейчас поняла, где такие видела. В Крыму как раз. Точно такой зашел во двор. Мы с мамой комнату там снимали, но мама умерла уже, и я осталась одна. Он спросил соседку, есть ли белогвардейцы в доме. Она ответила, что нету, и тут
