Читаем без скачивания Новый Мир ( № 4 2011) - Новый Мир Новый Мир

Города в августе — это отдельная история, появляется налет южности, да, собственно, это ведь и есть юг, если не принимать во внимание мороз на Рождество и черное дождливое небо в начале марта. В августе небо забивается тучами, словно старый шкаф — одеждой, август — это пора перебора, избытка вещей и голосов, пора, когда сплетаются запахи и тускнеют на солнце краски, выгорает трава и на огородах начинают гнить овощи. А это уже знак, предвестие распада, первыми чувствуют его городские сумасшедшие и начинают переговариваться между собой — мол, все, братья фрики, время сворачивать свою бурную деятельность и переходить на зимние квартиры, пора уползать обратно в теплые норы, запасаясь на зиму хлебом и коноплей, увидимся следующим летом, если доживем.

Летом клубы пустые и темные, бармены смотрят футбол, трут полотенцами посуду, раньше закрывают, выходят в нагретый вечерний воздух и смотрят на небо. В небе летают птицы, они прячутся в складках неба, словно в складках простыней, развешенных над аэродромами и стадионом, над ипподромом и площадями, в складки набивается паутина, тополиный пух, сладкая вата, все, что подымается кверху с пустых теплых улиц.

В пригородах по вечерам растет трава и слышны одиночные выстрелы, чем дальше от центра, тем выше трава и тоньше тропки в траве. За белыми домами виднеются красные сосны, они переплетаются под землей корнями, словно мертвецы — руками, так и будут, не отпуская друг друга ни на шаг, держаться за руки, все правильно — выжить мы можем только вместе, каждого поодиночке завалит плохой климат.

В августе все важные вещи случаются на окружной — в траве прячутся ящерицы, змеи и скорпионы, ночью на трассу выбегают гиены и лисы, стража открывает поутру городские ворота, и вереницы фур, груженных пряностями, чаем и гашишем, начинают движение в западном направлении, исчезая за теплыми тусклыми холмами. К полудню на дорогу выбегают дети и продают водителям игрушки, сделанные из бисера и человеческих волос. На остановки из лесу осторожно выглядывают демоны, жертвы криминальных разборок и молодые бойцы частных охранных агентств — с пулей между глаз, в пробитых из калаша спортивных костюмах, они стоят на остановках в ожидании своего автобуса в ад.

Под вечер на трассу выходят проститутки, долго выстаивают в теплых сумерках без всякой надежды на успех, стоят, смотрят на птиц, что забиваются в складки воздуха, ждут, когда спадет жара, достают мобильные, проверяют, не было ли входящих звонков. Разочарованно прячут мобильные обратно в сумки — хорошие проститутки, как и настоящие друзья, всегда недоступны.

Сто в час, двести за ночь

Любовь состоит из мелочей. Особенно любовь продажная. Фиксированный перечень услуг совместно с распорядком нормированного рабочего дня позволяет изучить все незаметные на первый взгляд детали, из которых и состоит производственный процесс в индустрии любви. Проституция, как последнее прибежище асоциальности, как невыводимое клеймо на целлюлитном теле открытого общества, не дает этому самому обществу утратить остатки своих темных, потайных страстей, заставляет ленивых, финансово обеспеченных и морально устойчивых мужчин среднего возраста выворачивать наизнанку свои души, заначивать купюры, вспоминать детские причуды и комплексы и чувствовать себя снова подсоединенным к Великой Машине Любви, что работает на крови и долларах. Дома терпимости, словно дома творчества, построены для контроля за одинокими мужчинами с тяжелым прошлым; красные фонари горят в мазуте мартовского воздуха, и за всем этим стоит нежность взрослых людей, которые не готовы любить, но готовы за это заплатить.

Так вот, о мелочах. Я не помню, как большинство из них выглядело, как их звали, о чем они разговаривали друг с другом. Мне больше запомнились детали их быта, поскольку быт имеет к любви гораздо более близкое отношение, чем слова. Слова — это то, что мешает понять друг друга. И наоборот — быт сближает, быт делает людей внимательными, а внимательность — первый шаг к нежности.

Вот, скажем, Реппербан — гамбургский район, который полностью состоит из борделей, город в городе, пристанище страстей и утех. Длинные коридоры, вдоль которых бесконечной чередой бредут моряки и туристы, бесконечный лабиринт с тысячей открытых дверей, у которых сидят тоскующие проститутки и зазывают в свои апартаменты. Со стороны все это напоминает колонию строгого режима. И ты со своими бабками ходишь и выбираешь камеру с более-менее адекватной напарницей. Вот кто-то отваживается и входит внутрь, двери за ним закрываются навеки, и тело его через пару недель выловят в открытом море шведские рыбаки. Те же, что выжили, выскакивают на свежий воздух, блуждают в поисках спасения по тесным улочкам, а из окон глядят на них десятки густо накрашенных, напичканных алкоголем, грустных женщин, такая вот немного печальная индустрия любви. Мы шли по мартовскому Реппербану с другом Гаспаром, за нами увязалась наша подружка — одна на двоих, — и в принципе утехи нас интересовали меньше всего. Не надо было нам заходить сюда с нашей подружкой, это была ошибка — со своими подружками сюда не ходят. И уже за первым поворотом какая-то оскорбленная проститутка не выдержала и вылила на наши глупые головы кувшин холодной воды — мол, мы, конечно, жрицы любви, но и вам тут не зоопарк, так что валите отсюда, ублюдки. Что мы и сделали. Вода была с газом, отчего стало еще холоднее.

В Нюрнберге целых два квартала красных фонарей. Они всегда безлюдны, туда почти никто не ходит. Ну разве что туристы с Украины или из Белоруссии. Мы перед этим долго тянули резину, путешествуя из бара в бар, первым шел наш теперь уже, к сожалению, покойный приятель Вальтер — поэт и авиатор, он любил здесь гулять, под этими красными фонарями, может из-за симпатии к туристам с Украины, не знаю. Он шел, останавливаясь под каждым фонарем, и декламировал свои стихи, что были посвящены этой улице, или этому дому, или просто — стихи про любовь, то есть ни о чем. Проститутки недоверчиво выглядывали из окон, прислушиваясь к любовной лирике. Большинство из них плохо понимали по-немецки. В целом, казалось, стихи им нравились. Хотя сбрасывать цену они не собирались.

В Вене железнодорожный вокзал закрывают примерно между тремя и четырьмя часами ночи. Немногочисленную публику при этом выгоняют на улицу. Я вышел из зала ожидания и побрел вдоль трамвайных путей. Надо было переждать еще пару часов до поезда. Улицы были по-прежнему пусты, у борделей никого, неоновые вывески напоминали вывески макдоналдсов. Вдруг дверь одного из баров отворилась, и на улицу, зябко кутаясь во что-то с перьями, выскользнула худенькая девочка. Четвертый час, уже светает, трамваи еще не ходят, клиенты уже не ходят, грустный бизнес, к тому же — неприбыльный. Я попробовал обойти ее стороной. “Ты ко мне?” — вдруг спросила она по-русски. “Нет”, — по-немецки ответил я. Она не поверила.

В каком-то задрипанном отеле в Тернополе в половине первого ночи я долго ищу свою комнату. А когда нахожу, открывается дверь напротив и оттуда выходят две прикольные “девочки” — одна накрашенней другой, — видят меня и радостно хлопают в ладоши. — Привет, — говорят. — Ты тут живешь? — Живу, — отвечаю я. — А нас в гости пригласишь? — Ну, заходите, — говорю, и они снова радостно хлопают в ладоши, но тут откуда-то из коридора появляется их мэн, чувак, который опекает моих новых подружек в их суровых буднях, и смотрит на меня даже не то чтобы неприязненно, а просто убийственно. “Девочки” лишь печально разводят руками и исчезают за своей дверью. В коридоре еще долго стоит запах польской губной помады.

В следующей жизни я хотел бы стать сутенером. Заботиться о своих девочках, оберегать их от разных придурков, от психов и маньяков, водить их к врачу, читать им на ночь Библию, покупать для них на уличном базаре овощи, выслушивать их истории. Я бы отгонял от них всех этих истеричных клерков, которые пытаются задушить их в постели, отгонял бы юных онанистов, что стараются уклониться от участия в финансовом процессе, ломал бы носы особенно настырным и неуравновешенным пенсионерам, пытающимся украсть у моих подружек трусы и бюстгальтеры. А когда бы они потом обламывались и решали выйти из бизнеса, я бы их отпускал — без скандалов и уговоров, как это и заведено у старых друзей. Мы бы оставались друзьями, они бы присылали мне открытки на Рождество и День независимости. А вечерами, если бы выпало несколько свободных минут, сидя за барной стойкой и пропивая честно заработанные деньги, я бы их всех вспоминал — с нежностью, с ностальгией и с ненавистью.