Читаем без скачивания Юг в огне - Дмитрий Петров

— Какой ужас! — вскричали женщины. — Непостижимо!..

— Каким же это образом получилось? — заинтересовался Розалион-Сашальский.

— После расскажу, господа, после, — отмахнулась Вера. — Прежде я хочу выпить вина, чтоб успокоиться.

Розалион-Сашальский с готовностью поднес ей бокал.

— Прошу, мадам.

— Мерси.

Вера мелкими глотками опорожнила бокал и оглядела сидевших за столом.

— Все свои, — сказала она. — Очень хорошо…

— Как — свои? — осклабился Розалион-Сашальский. — Есть и чужие. Я свое обещание, мадам, так сказать, выполняю. Разрешите представить вам своего адъютанта, прапорщика Викентьева… Прошу любить и жаловать, торжественно протянул он руку к Виктору. Но стул, на котором сидел тот, был пуст.

— Позвольте, но где же он? — с недоумением озирался Розалион-Сашальский.

— Действительно, как он незаметно исчез, — переглядывались женщины.

— Ха-ха-ха! — вдруг захохотал ротмистр Яковлев. — Вы правы, капитан. Он не выдерживает взгляда красивых дам. Как только ваш адъютант увидел Веру Сергеевну, так сразу же от ее взгляда испарился.

XXI

Небрежно сбоченившись в седле, опьяневший от спирта Константин в сопровождении начальника штаба Чернышева, адъютанта и ординарцев въезжал в станицу с видом победителя.

Проезжая мимо родительского дома, он увидел в окне отца и помахал ему рукой. Василий Петрович распахнул окно:

— Погоди!

Константин придержал лошадь. Старик выбежал из ворот, но, увидев сына в окружении офицеров и казаков, смутился, не зная, как можно обратиться к нему, чтобы не унизить его достоинства.

— Ваше высокоблагородие, — наконец сказал он, растерянно смотря на сына, — куда ж вы едете-то?.. Разве же вы в родительские дома-то не пожалуете? Милости просим, — поклонился он Константину. — И вас милости просим, ваше высокоблагородие, — поклонился он Чернышеву и Воробьеву.

Константин засмеялся:

— Папаша, что это ты меня выкаешь?.. К чему это?.. Я ж сын твой… Как к сыну и обращайся ко мне…

— Да ведь кто ж его знает, — сконфуженно зачесал в затылке Василий Петрович. — Ты ж навроде в больших чинах теперь, сынок, ходишь… К тебе ж и подступиться боязно…

— Глупости, папаша, говоришь, — усмехнулся Константин. — Мы сейчас поедем к правлению… А потом обедать с войсковым старшиной приедем, кивнул он на Чернышева. — Скажи мамаше, чтоб обед приготовила… А ты б сообразил насчет горькой, а? — подмигнул он отцу.

— Уж сообразим чего-нибудь, — ухмыльнулся старик. — Приезжайте.

— Как наши? — осведомился Константин. — Все в порядке?

— Да будто все в порядке, — уныло вздохнул Василий Петрович. — Вот мать разве…

— А что с ней? — насторожился Константин.

— Будто тебе не ведомо, что с ней, — с горькой усмешкой произнес старик.

— Не понимаю.

— Подъезжай-ка сюда, — отозвал старик сына в сторону. И когда Константин подъехал к нему, он зашептал ему на ухо:

— По Прохору убивается… Прямь замертво лежит… Слышь, Костя, просительно сказал старик, — промеж вас с Прохором, может, что и есть, но нас, родителей, ты пожалей, особливо мать… Ежели что с Прохором, не дай бог, случится, она не выживет… Богом заклинаю, пожалей брата…

— Пожалей, — озлобленно скривился Константин. — А ты знаешь, отец, о том, что он, братец родной, чуть не убил меня? Вот полюбуйся, — показал он отцу забинтованную руку. — Это ведь он меня искалечил…

— Этих делов мы не знаем, — сухо проговорил старик. — Только наперед тебе скажу, ежели Прохора не пожалеешь, то сведешь мать в могилу и проклянет она тебя. Слышишь? Проклянет. Счастья тебе не будет.

Константин зло усмехнулся.

— Чудаки вы… ты должен понимать, что тут дело не только во мне… Да меня растерзают казаки, под суд отдадут, если я Прохору поблажку сделаю. Странно вы рассуждаете… Единственно, на что я могу пойти, задумался Константин, — это назначить военно-полевой суд… Может быть, суд и пощадит Прохора… Конечно, я могу попросить суд, чтобы он мягче подошел к Прохору… Но ведь в какое положение я поставлю суд?.. Пощадить и вынести мягкий приговор Прохору — значит, надо пощадить и остальных, его подчиненных…

— Говорю, — махнул рукой Василий Петрович, — не знаю я таких делов… Не заваривал бы этой каши. Мог бы не наступать на станицу, а другому поручить это… А раз уж заварил, то и расхлебывай, как знаешь, только Прохора ты не тронь… Понял?..

— Ну, посмотрим, — хмуро буркнул Константин и поехал к правлению.

У церкви велась перестрелка.

Поблескивая новенькими серебряными погонами, по улице на рыжем коне мчался белобрысый сотник.

— В чем дело? — спросил у него Константин, останавливаясь.

Офицер осадил разгоряченного коня.

— Господин полковник, они, сволочи, — махнул он рукой по направлению к площади, — заперлись в церкви, она каменная, и их оттуда никаким чертом не возьмешь…

— Сжечь церковь! — нахмурился Константин.

— Да ведь к ней не подступишься. Они обстреливают оттуда все вокруг. Уж несколько казаков убили…

— Что за разговоры? — строго посмотрел Константин на офицера. Действуйте, сотник!

— Слушаюсь, господин полковник, — козырнул офицер и с места в галоп помчался к церкви.

— Константин Васильевич, — тихо заметил Чернышев. — Я вам не советовал бы торопиться. Зачем напрасные жертвы?.. Все равно красным некуда деваться. Посидят в церкви дня два-три, сами сдадутся.

— Я прошу, войсковой старшина, не вмешиваться в мои распоряжения! — с досадой выкрикнул Константин. — Дня два-три… Гм… Они там и месяц могут просидеть. Они не дураки, вероятно, запасов продовольствия и воды на полгода набрали… А нам ждать некогда…

— Воля ваша, господин полковник, — пожал плечами Чернышев с видом «наше дело, мол, сторона. Действуй на свой риск и страх, если хочешь».

Константин не успел еще доехать до места, как к нему снова подскакал все тот же сотник.

— Извините, господин полковник, — смущенно заявил он, — но я должен предупредить вас: церковь каменная, и едва ли мы достигнем желательного эффекта…

— Что вы хотите сказать? — с пьяной озлобленностью посмотрел на него Константин.

— Я хо… хочу сказать, господин полковник, — робко промолвил офицер, видя, что слова его неприятно действуют на командира полка, — едва ли мы сумеем зажечь церковь… А между тем…

— Что «между тем?» — гаркнул Константин.

— Я… я… хотел сказать, — бледнея, промямлил сотник, — что жертв будет много… напрасных… И что… этим актом в глазах населения мы заслужим порицание… В их глазах это кощунство.

— Да, — тихо произнес Чернышев. — Я тоже так думаю.

— Что? — заорал Константин, не владея собой. — Вы тоже так думаете?.. А вообще-то вы умеете думать, милейший?.. Сомневаюсь.

Чернышев посерел от обиды.

— Гос-подин… полковник, — заговорил он срывающимся голосом. — Я не намерен выслушивать ваши оскорбления. Да! Не намерен!.. Вы выходите за границы. Всему бывает предел… Я спокойно сносил ваши грубости, но теперь мое терпение лопнуло… Вы не хотите щадить жизни казаков… Вам все равно, сколько бы ни погибло людей, лишь было бы удовлетворено ваше болезненное самолюбие, тщеславие… Вы не хотите считаться с религиозными чувствами населения… Да за такой поступок, как сожжение церкви, вас первыми осудят ваши же родители…

— Молчать! — закричал Константин. — Я понимаю, в чем дело. Вам стало жалко засевших в церкви большевиков… да, жалко, потому что вы сами большевик!..

— Да бог с вами! — испуганно замахал руками Чернышев. — С ума, что ли, вы сошли?.. Какой я большевик?.. Вам же хорошо известно, что я социал-революционер… Вы просто охмелели от спирта и говорите чепуху.

— Я — охмелел? Я вам покажу хмельного! Арестовать! — указал Константин ординарцам на него.

— Вы с ума сошли, полковник! — побелев, вскричал Чернышев. Подумайте, что вы делаете? Проспитесь — пожалеете.

— Я кому приказал! — грозно прикрикнул Константин на недоуменно переглядывающихся ординарцев, не могших уяснить себе — серьезно ли приказывает им полковник совершить то, что для них казалось нелепостью. Слыша повторение приказа, они с тем же недоуменным видом, тронув лошадей, поехали к начальнику штаба.

— Не позволю! — истерично взвизгнул Чернышев, осаживая назад лошадь и дрожащей рукой шаря наган в кобуре. — Не позволю!.. Я честный кадровый офицер!.. Ничем не запятнан. А вы — выскочка!.. Карьерист!.. — негодующе кричал он Константину.

На смуглых щеках Константина выступили багровые пятна. Холодно усмехнувшись, он здоровой рукой быстро нащупал кобуру и прежде, чем это сумел сделать Чернышев, выхватил наган и, не целясь, выстрелил в него. Пуля пролетела сантиметра на три выше головы Чернышева.