Читаем без скачивания Просвещенные - Мигель Сихуко

Пу-ти-фьють.

— Прочти, — говорит Сэди.

SMS такой: Кгда ты улбаешься, мир улбается тебе. Кгда ты облажался лди смеються у тебя за спной. Но ели ты пернул, все рзбегаются и рядом не остается нкого! Кроме ИИСУСА! Он умер за наши грехи!

Я отдаю ей телефон:

— Сэди, давай послушаем, что там говорят о…

Но она уже сосредоточенно набирает номер водителя:

— Блядь! Батарейка села!

— Черт! А я свой в гостинице оставил.

«Говори громко и разборчиво, Ролли. Громко и разборчиво. Происходящее с трудом поддается описанию. Сейчас я нахожусь на крыше ресторана „Чоу-кинг“ на Ректо. Под нами толпа численностью, наверное, тысяч двести. Может, даже пятьсот. Целое море народа. Поступают сообщения, что сюда прибывают различные противоборствующие группировки, однако, насколько я вижу, в массе своей это мирное сборище. Многие провели здесь уже несколько часов в ожидании, что же предпримут их лидеры. И с каждой минутой народу прибывает все больше. Люди делятся друг с другом зонтиками и едой, слышны песни. Атмосфера напоминает карна… хм… и… секунду. О нет! В конфронтацию вступили преподобный Мартин и Вигберто Лакандула. Они спорят о чем-то на импровизированной сцене в кузове грузовика. Святые небеса, преподобный Мартин толкнул Лакандулу так, что тот упал! Хм, Лакандула не желает драться. Сейчас его уводят его сторонники, среди которых я узнаю пожилого конгрессмена Респето Рейеса. Он держит Лакандулу за руку. Одну минутку, Ролли». Корреспондент обсуждает что-то не в микрофон, слышны торопливые голоса, но ничего не разобрать. «Да, Ролли, как я понимаю, Лакандула уводит своих сторонников. Или нет. Там что-то неспокойно. Кто-то на другом конце площади разбил витрину. Большая группа движется в сторону Макати. Видна перевернутая машина, такси. Они бросают камнями в полицейских. В освещенные окна домов. Святые небеса, они швыряются в нас…»

Слушая репортаж, наш сказочный герой гадает, не это ли революция, которой так долго ждал Криспин. Ему так хочется в гущу событий.

Он думает, что такой случай выпадает раз в жизни. Слабый старик сутулится над пишущей машинкой, а мир меняется без него. Старик молотит по клавишам, чинит расправу без отваги. Старик представляет себе такой вот момент в жизни молодого человека, как теперь. Неспокойная ночь за закрытыми окнами. Смертельная угроза где-то там, совсем далеко. Решения можно не принимать и никогда за них не расплачиваться.

Река вдруг начинает волноваться. Воды Пасига подступают к нам, утратив ровное натяжение поверхности. Запруда, где застряла наша машина, разлилась назад, против течения реки. Впереди, наверное, прорвало или перелилось. Вода поднимается, что хорошо заметно по исчезающему под водой капоту. Со стороны завода по-прежнему видны яркие вспышки, заливающие все вокруг цветом: улица то красная, то черная, то зеленая, желтая, оранжевая, черная, снова оранжевая. Подплывает стул, стукается о бампер, уходит влево. Сэди вынимает и снова вставляет телефонный аккумулятор.

— Включился! — восклицает она и набирает номер. — Черт, да подойди же к телефону. Давай, прошу тебя, блядь, сука, пожалуйста. Сука. Опять села. Что же нам делать?

— Безопаснее всего в машине. Твой водитель скоро приедет.

Темная масса приближается. Сэди задерживает дыхание. Включает фары, но они уже под водой. Излучаемый ими слабый свет пенкой ложится на поверхность, и машина будто балансирует на краю отраженной в пруду луны. То, что маячило вдали, наконец вырисовывается.

Это тележка для мороженого из тех, что катают по городу торговцы с бубенцами, выкрашенная в белый цвет с веселеньким красно-синим орнаментом и трафаретной надписью «STARBUCKS» на боку. Тележка притормаживает, затем снова идет по течению, которое становится все сильнее. Тени на тележке двигаются. Зеленая вспышка высвечивает двух пристроившихся на ней детишек. Синяя вспышка позволяет разглядеть в них девочку лет десяти с голым младенцем на руках.

Даже сейчас, вглядываясь в темноту, он слышит удары по клавишам из далекого сна. Старик придумывает и печатает то, что должно быть сказано.

Бедный богатенький мальчик. Придется выбирать, на чьей ты стороне. Выберешь своих — встанешь на сторону тирании, братоубийства и безразличия — и никогда не будешь доволен в кругу себе подобных. Бедный богатенький мальчик. Переметнешься к другим — выберешь измену, отцеубийство, предательство — и тебя никогда не примут в кругу тех, кто не такой, как ты. Религия научила тебя почитать семью. Образование — ценить большинство выше избранных. Что-то придется сделать, Поццо. Пересидеть не удастся. Самолет приземлился. Пассажиры похлопали. Сделай глубокий вдох. Ты на сцене.

Он сидит под софитами, думая о жизненном выборе. Да, терпение — это синоним бездействия.

Я наблюдаю за их неровным ходом — тележка плывет по затопленной улице. В темноте их тени смотрятся менее тревожно, чем при вспышках, высвечивающих их беспомощность.

Даже теперь он ищет обоснования для третьего пути.

Сейчас он отважно спасет детей, переместив их на возвышение, чтоб они не утонули, а скатились обратно в свои трущобные дыры, он же останется героем, снедаемым тайной гордостью, и о его возвращении в Америку радостно возвестят фанфары, потому что он внес свою лепту и теперь может спокойно начать новую жизнь на Парк-Слоуп с податливой и юной Сэди, и с уверенностью, которую придает любовь молодой красавицы, он сядет и допишет мою биографию, и это принесет ему удовлетворение, потому что писать он станет со страстью обретшего свободу невольника, ведь, совершив это омовение, он искупил все свои грехи.

— Откроешь дверцу — машине конец, — сквозь слезы говорит Сэди. — Папа меня убьет.

Обернувшись, мы видим, что дорога, которая еще несколько минут назад была проезжей, уже залита мутным потоком.

— С минуты на минуту приедет водитель…

Я смотрю на воду. А вдруг там слишком глубоко? Представляю отца, бегущего к пылающему самолету. А что, если бы он не был таким самоотверженным? Я не хочу окунаться в этот мутный поток. Что, если бы он подумал хотя бы о своих детях? Пустое. Нам нужно верить в героев. Нам важно знать, что где-то есть люди, способные спасти нас ценой собственной жизни.

— Не надо, пожалуйста, — всхлипывает Сэди. Она вцепилась в руль, как в спасательный круг. — Тебя никто не увидит.

Лезть туда и вправду не хочется. Но я боюсь стать человеком, который никуда не лезет.

— Пойдем со мной, Сэди.

— Я не могу, — говорит она, — да и ты не обязан.

Дверца не поддается. А что, если Сэди права? Я налегаю всем телом и приоткрываю. Пробившаяся сквозь щель вода заливает ноги по щиколотку. Ощущения на удивление приятные. Я не могу открыть дверцу. Я застрял. И мне не обязательно вперед. Смотрю на Сэди. Она подтянула коленки к подбородку, в каждой руке по туфельке «Маноло Бланик», ступни трутся друг о друга. В нишах автомобильного днища поднимается вода. Я закрываю дверцу и открываю окно. Электромотор с трудом опускает стекло. Я должен это сделать, но пусть мне что-то помешает. Вода поднялась почти до окна. В свете фейерверков на гладкой поверхности видны мутные отражения. Я смотрю на себя, как в зеркало, и вижу, как вылезаю через окно и падаю, лицом в лицо, в коричневую слизь. Ноги ищут дно. Сэди кричит. Может, она и права. Наконец встаю. Ее стенания только подстегивают меня. Глубина мне по грудь.

В небесах зажглась и погасла оранжевая вспышка салюта. Течение сильное. Твердое дно под ногами придает мне уверенности, я пробираюсь к детям. Красная вспышка осветила дистанцию. Девочка смотрит на меня без выражения. И снова становится тенью. В темноте между вспышками каждый остается наедине с собой. Девочка и ее брат теперь ярко-желтые. Я улыбаюсь и машу рукой. Во что я вписался? Она приподнимает братишку и покрепче цепляется ногами-руками за тележку. Братик прячет лицо, уткнувшись ей в плечо. Снова темно. Под водой я натыкаюсь на какие-то вещи, что-то цепляется за меня, что-то уносит течением. Дети похожи на призраков. Они так промокли, или испугались, или устали, что не произносят ни звука. «Совсем немножко осталось!» — кричу я на тагалоге. И вот в великолепном синем свете я почти у цели. Еще пять шагов. Девочка что-то шепнула братику, тот обернулся. Он улыбается, на его круглых щечках и лбу гаснет лазоревый цвет и снова вспыхивает желтый, глубокий и яркий. Зубы девочки блестят, как лимонная корка. Еще три шага. Дети глядят, как статуи, в свете салюта их лица отливают медью. Я зацепляюсь за что-то ногой. Дети протягивают мне руки. Осталось два шага. Лица, с одной стороны оранжевые, с другой — изумрудные, улыбаются. Они похожи на тех, что я мог видеть на празднике в честь Дня независимости на берегах Ист-Ривер. Еще один шаг.