Читаем без скачивания Влюбленная Пион - Лиза Си

— Ты совсем не изменилась, — заметила мама после долгой паузы, — чего не скажешь о выражении твоих глаз. Ты выросла. Ты стала другой.

Я тоже многое видела в ее глазах — горе, смирение и чувство вины.

Три дня мы оставались в беседке Любования Луной. Мы почти все время молчали. Ее сердце должно было успо­коиться, чтобы она поняла, что умерла. Постепенно она вспомнила, как готовила угощение для голодных духов, и вдруг без сознания упала на пол кухни. Потом она ста­ла ощущать две другие части ее души: одна ждала похо­рон, а другая путешествовала по загробному миру. Третья, которая была со мной, могла бродить по свету, но мама боялась выйти из беседки Любования Луной.

— Я не хочу уходить за пределы усадьбы, — сказала она в третью ночь, когда вокруг нас дрожали отбрасы­ваемые цветами тени. — И тебе этого делать не следует. Ты должна быть дома. Здесь ты будешь в безопасности.

— Но, мама, я уже давно брожу по свету. Ничего пло­хого, — говорила я, осторожно подбирая слова, — с моим бесплотным телом не происходило.

Она внимательно посмотрела на меня. Она все еще была красива — стройная, элегантная и утонченная. Пережитое горе придало ее облику достоинство и изя­щество. Как же я не понимала этого при жизни?

— Я ходила в Гудан, чтобы полюбоваться нашими ту­товыми рощами, — рассказывала я. — Я принимала учас­тие в увеселительных прогулках и даже присоединилась к поэтическому обществу. Ты когда-нибудь слышала о поэтическом обществе Бананового Сада? Мы плавали на лодках по озеру. Я помогла им сочинять стихи.

Я могла бы рассказать ей о своем комментарии, о том, как много я написала и как мой муж прославился благо­даря мне. Но она не знала, что я работала над ним, когда была жива, а после смерти так увлеклась работой, что стала причиной смерти Цзе. Вряд ли мама гордилась бы мной. Она бы почувствовала стыд и отвращение.

Но мама будто не слышала меня, потому что сказала:

— Я всегда запрещала тебе выходить на улицу. Я так старалась защитить тебя. Я многое от тебя скрывала. Мы с твоим отцом не хотели, чтобы кто-то знал об этом.

Она полезла в складки одежды и коснулась спрятан­ных замков. Наверное, мои тети положили их туда, ког­да готовили ее тело к похоронам.

— Еще до твоего рождения я мечтала о тебе и о том, кем ты станешь, — продолжала она. — В семилетнем возрасте ты написала первое стихотворение, и оно было прекрасно. Я хотела, чтобы твой талант парил, как пти­ца, но когда мои ожидания оправдались, мне стало страшно. Я беспокоилась о том, что с тобой будет. Я видела, какая ты чувствительная, и понимала, что вряд ли твоя жизнь будет счастливой. И тогда я поняла, чему на самом деле нас учит история о Ткачихе и Пасту­хе. Ум и талант не помогли ей справиться с несчастьем. Они были его причиной. Если бы она не научилась ткать шелк для богов, она бы вечно жила с Пастухом на земле.

— Я всегда думала, что ты рассказываешь эту исто­рию потому, что она так красива. Я ничего не понимала.

Мы долго молчали. Эта история казалась ей мрач­ной и печальной. Я так плохо знала свою мать.

— Мама, пожалуйста, расскажи, что с тобой случи­лось?

Она отвернулась от меня.

— Здесь мы в безопасности, — сказала она, обводя рукой окрестности. Мы сидели в павильоне Любования Луной. Сверчки трещали, и спокойное озеро расстила­ло перед нами свои прохладные воды. — Теперь с нами ничего плохого не случится.

Мама улыбнулась и нерешительно начала свое пове­ствование. Она вспоминала о том, как вышла замуж за сына семьи У, как они гуляли со свекровью, говорила о своих сочинениях и о том, что они для нее значили, рас­сказывала, как собирала стихи забытых поэтесс, творив­ших еще в ту пору, когда возникла наша страна.

— Никогда не верь тем, кто говорит, что раньше жен­щины ничего не писали. Они писали, — утверждала она. — «Книга Песен» была создана более двух тысяч лет назад, и ты знаешь, что многие стихотворения принад­лежат кисти женщин и девушек. Можно ли предполо­жить, что они создали их, просто открыв рот и бездум­но выбрасывая слова? Разумеется, нет. Мужчины наде­ются, что слова принесут им славу: они произносят речи, записывают исторические события, поучают нас, как нужно жить, а мы передаем эмоции, собираем крош­ки, казалось бы, самых обычных дней, составляющих течение жизни, и запечатлеваем семейные события. Скажи мне, Пион, разве это не важнее, чем писать восьмичленные сочинения для императора?

Она не стала ждать, пока я отвечу. Вряд ли она нуж­далась в моем ответе.

Она говорила о днях, предшествовавших Переворо­ту, о том, что случилось в начале, и ее слова полностью соответствовали тому, что рассказала мне бабушка. Мама замолчала, дойдя до того места, когда она вышла из Наблюдательной беседки девушек.

— Мы были счастливы, что нам разрешают уходить из дома, — сказала мама, — но мы не понимали, что одно дело — покидать его по своему выбору, и совсем другое — быть выброшенными из внутренних покоев. Нам посто­янно говорят о том, как мы должны себя вести и что нам следует делать: мы обязаны родить сыновей, пожертво­вать собой ради мужа и сыновей и умереть, но не навлечь позора на наши семьи. Я верила в это. Да и сейчас верю.

Кажется, она почувствовала большое облегчение, что наконец может говорить об этом, но она не рассказала о том, что я хотела знать.

— Что произошло, когда ты вышла из беседки? — ос­торожно спросила я. Я взяла ее руку и тихонько сжала. —

Что бы ты ни сказала и ни сделала, я все равно люблю тебя. Ты моя мама. Я всегда буду любить тебя.

Она посмотрела на озеро. Оно побледнело, покрыв­шись темнотой и туманом.

— Ты незамужняя девушка, — наконец сказала она, — и ничего не знаешь об облаках и дожде. Как прекрасно было делать это с твоим отцом — вызывать облака, зас­тавлять проливаться дождь. Мы соединялись, словно у нас было не две души, а одна.

Я знала об облаках и дожде больше, чем была готова признаться матери, но я не совсем понимала, что она имеет в виду.

— То, что сделали со мной солдаты, — это не дождь и облака, — продолжала она. — Это было жестоко, бес­смысленно и неприятно даже для них самих. Ты знала, что я была беременна? Нет, откуда тебе знать об этом. Я никому не рассказывала, кроме твоего отца. Я была на пятом месяце. Туника и юбки скрывали живот. Пе­ред моим добровольным заточением во внутренних по­коях мы с твоим отцом решили отправиться в путеше­ствие. Мы хотели рассказать радостную новость бабуш­ке и дедушке в тот же вечер, когда прибыли в Янчжоу. Но этого не случилось.

— Потому что пришли маньчжуры.

— Они хотели уничтожить все, что я так любила. Ког­да они забрали твоего отца и дедушку, я сразу поняла, что повелевает мне долг.