Читаем без скачивания Маленький памятник эпохе прозы - Екатерина Александровна Шпиллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Просто супер, пять звёзд, – вяло улыбнулась Вера. – Но я всё равно рада, что завтра домой.
– Правда? – от радости я хлопнула в ладоши.
– Ага. До следующего курса «химии» через три недели.
– Ну, и здорово! Я помогу тебя транспортировать.
– Я что – недвижимость, что ли? – засмеялась Вера. – У меня и вещей тут нет, и ходить я могу. А поедем домой мы днём, ты будешь на работе. Приезжай лучше вечером, если сможешь, прямо к нам.
– Обязательно! Ещё бы я не приехала.
И я старалась приезжать к ним каждый день. Казалось, Вере дома стало лучше, она часто вставала, сидела со всеми за столом, смеялась анекдотам, смотрела телевизор. К сожалению, быстро уставала, и мы дружным хором гнали её прилечь.
Мне казалось, что в ней росла уверенность в хорошем исходе. В Вере появилась вера (прошу прощения за неуместный каламбур). В медицину, в «химию», в успех. Но однажды, когда её мама пошла загонять Виталика в кровать, что летом весьма непросто, Вера вдруг взяла меня за руку и попросила придвинуться ближе, чтобы она смогла говорить тихо. Напрасная предосторожность: с некоторых пор её голос и без того был едва слышным.
– Меня это мучает, я должна кому-то сказать. Маме, естественно, не могу. Знаешь, чего я боюсь больше всего?
– Догадываюсь. Но мы вроде уже прошли этот этап?
– Ты подумала о смерти? Не угадала! Больше всего на свете я боюсь остаться жить.
Я в испуге отпрянула от подруги – что с ней? Помешательство? Последствие «химии»?
– Да не дёргайся! Дослушай. Теперь я знаю, что такое немощь и невозможность быть полноценным человеком. И представила: вот я выжила, меня спасли от смерти, но я всё равно не здорова, больна, слаба и надолго, на много лет. Именно этого я боюсь до дрожи! – Вера говорила шёпотом, но очень горячо. – Самое ужасное, что может случиться в жизни – немощь, болезнь. Ты виснешь на родных, как гиря, верига, тяжеленный каменюка! Невыносимое чувство, Белка! Висеть на пожилой маме, на маленьком сыне…
– Что ты несёшь? – так же горячо зашептала я, стиснув Верину руку. – Они обожают тебя, ты им нужна, они не могут без тебя жить! И я тебя люблю, и мне ты нужна! Какие вериги, камни, как ты можешь?
– Могу, Белка, могу! Я понимаю, что ты хочешь сказать, понимаю их и твои чувства. А кто поймёт мои? – из её глаз покатились капли, такие огромные! Может, потому что её личико стало очень худеньким, они и казались такими большими. – Мне-то от этого плохо, я – я! – не хочу!
– А с чего ты вообще взяла, что будет именно так? – возмущалась я. – Ты вылечишься, станешь такой же, как прежде, всё вернётся на круги своя.
– А если нет?
– Да почему же нет?
– А вдруг?
– Вера, это не разговор. Ты сейчас должна быть настроена на победу. Лечение начато, начато успешно, с чего вдруг упадничество?
– Не знаю. Просто подумала, что если выбирать – жить так, как сейчас, или умереть, то лучше второе.
– А будет третье! – твёрдо сказала я. – Ты выздоровеешь и тебе станет невыразимо стыдно за… – в это мгновение открылась дверь и вошла Алла Андреевна:
– Фух, угомонился, бандит! Как вы тут, хорошие мои? Что случилось? – она смотрела на зарёванную дочь, по моему лицу ей всё равно не удалось бы ничего понять. – Что с тобой, Верочка? Тебе плохо?
– Мы просто ударились в воспоминания, в ностальгию, – поспешила я на помощь подруге. – Вот её и расквасило.
– А… понимаю, – с облегчением кивнула Алла Андреевна. – Только рано вам ещё ностальгировать до слёз. Обычно это случается, как правило, сильно после сорока.
– Ну, конечно, у всех одинаково, – проворчала Вера, шмыгая носом и вытирая ладонями лицо.
– Как правило! Это чувство накатывает, когда уже большая часть жизни позади. А если впереди ещё столько всего, какая такая ностальгия по прошлому? Сплошные мечты о будущем.
Да уж. Мечты…
– Когда второй курс начинается? – спросила я.
– Ну, вот числа двадцать пятого оплачу и через пару дней ложимся, – улыбаясь, ответила Алла Андреевна. Она была настроена только на хорошее.
На пути к двадцать пятому в порядке очереди вооружённым бандитом, жестоким и безжалостным, встало семнадцатое.
17 августа 1998 года. Дефолт. Кризис. Падение рубля в четыре раза за пару недель. Проще говоря – всё рухнуло.
Почти моментально почти все стали в четыре раза беднее. До этого и моя зарплата, и мамина, неофициально были зафиксированы в долларах, хотя на руки мы получали рубли. Но в первые же дни кризиса руководство, начальники, хозяева, собственники бизнесов – абсолютно все! – объявили, что фиксируют сотрудникам зарплаты в рублях по курсу до 17 августа и повышать их не намерены. Если ты зарабатывал тысячу долларов ещё десятого числа, то к концу месяца твоя зарплата превратилась в двести пятьдесят баксов. При том, что цены на всё выросли в соответствии с падением родной валюты. Такой краткий экскурс в прошлое для совсем молодых и для вдруг подзабывших историю России новейшего времени. Хотя разве можно забыть…
Рушились судьбы. Хрен с ними – с разрушенными планами и прощанием с благополучной жизнью! Вот ей-богу – фигня абсолютная по сравнению со сломанной жизнью. С отобранной жизнью. И попробуй не увязывать политико-экономические события с нашей повседневностью, если порой именно и только от них зависит абсолютно всё. Если это вопросы жизни и смерти – без преувеличения.
В городе (да и во всей стране) творилась суета, паника, опустошались магазины, люди бегали по улицам с перевёрнутыми лицами и только что не кричали в голос. Впрочем, иногда кричали.
У нас на работе, разумеется, народ гудел ульем, ошарашенный решением руководства про «фиксацию в рублях».
Мама пришла домой с работы в слезах – её тоже убила «фиксация».
– Как же теперь будет? Как мы выживем? – в ужасе спрашивала она. Что я могла ответить? Сама пребывала в полной растерянности.
Потом позвонили съёмщики моей квартиры, и молодая жена дрожащим голосом сообщила, что они не смогут теперь осилить аренду – они ведь платили нам в рублях, но по курсу… Выгонять их? А кого мы можем найти взамен во время кризиса, шторма, катастрофы? Какие варианты?
– Фиксируем в рублях по прежнему курсу, – тоскливо сказала я арендаторше, и та воспряла:
– Ой, спасибо, спасибо, а то я прям уже рыдала, так не хотелось отсюда уезжать, да и, собственно, некуда, ведь наши родители так и не… – но я не слушала историю драмы семей Монтекки и Капулетти, просто подумала, что хоть кто-то в эти дни чему-то обрадовался. Хоть кому-то стало немного легче и не так страшно.
Идиотка я. Не сообразила про самое главное. Лишь телефонный звонок Аллы Андреевны двадцать первого августа научил меня
