Читаем без скачивания Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам - Эдуард Филатьев

«… из пяти поэтов, давших туда свои стихи, подлинно дерзают только два: Василий Каменский и В.Хлебников, остальные просто беспомощны».

23 февраля 1913 года социал-демократы устроили в Петербурге концерт, весь сбор от которого должен был пойти в фонд их газеты «Правда». Подобные мероприятия любили использовать нелегалы-подпольщики для устройства разнообразных (и безопасных) встреч – ведь на концерты приходило много народа, и в толпе можно было легко затеряться.

Пришли на концерт и сбежавшие с нарымской ссылки члены ЦК РСДРП Коба Джугашвили-Сталин и Яков Свердлов. Они сидели за столиком и разговаривали с депутатом Государственной думы Алексеем Бадаевым, когда к ним неожиданно подошли агенты Охранного отделения. Жандармам об этой встрече дал знать другой член Государственной думы и член ЦК РСДРП Роман Малиновский (он же агент царской охранки).

Джугашвили-Сталина и Свердлва арестовали. Газеты об этом событии не проронили ни слова. Зато они весьма эмоционально обсуждали второй «Диспут о современном искусстве», организованный обществом художников «Бубновый валет» – это мероприятие состоялось в Москве 24 февраля. Газета «Русское слово» на следующий день написала:

«В числе оппонентов выступил некто… г. Маяковский, ругательски ругавший „валетов“ за их… консерватизм. Но публика, очевидно, не разобрав, в чём дело, горячо рукоплескала оратору..».

«Московская газета» высказалась чуть многословнее:

«Некто Маяковский, громадного роста мужчина, с голосом, как тромбон, заявил, что он, футурист, желает говорить первым. По каким-то причинам выступление Маяковского было, очевидно, не на руку организаторам диспута. Они настаивали, что очередь Маяковского – только седьмая. Футурист зычно апеллировал к аудитории:

– Господа, прошу вашей защиты от произвола кучки, размазывающей слюни по студню искусства!

Аудитория, конечно, стала на сторону футуриста.

Целых четверть часа в зале стоял стон от аплодисментов, криков «долой», свиста и шиканья. Всё-таки решительность Маяковского одержала победу».

Как видим, «новых людей новой жизни» газета назвала «футуристами», а Маяковский, выступая перед публикой, и вовсе представил себя таковым.

В конце февраля эти же «новые люди» выпустили листовку с тем же залихватским названием – «Пощёчина общественному вкусу». В ней тоже был коллективный манифест, под которым (вместо подписей) размещалась фотография: на первом плане сидел Виктор Хлебников, рядом с ним располагались меценаты, профинансировавшие издание листовки: авиатор Георгий Кузьмин и музыкант Сергей Долинский, за ними стояли Николай Бурлюк, Давид Бурлюк и Владимир Маяковский.

Новый манифест напоминал о том, что в поэтическом сборнике «Садок Судей»…

«… гений – великий поэт современности – Велимир Хлебников впервые выступил в печати. Петербургские мэтры считали Хлебникова «сумасшедшим». Они не напечатали, конечно, ни одной вещи того, кто нёс собой Возрождение Русской Литературы. Позор и стыд на их головы!..»

Затем следовал оскорбительный выпад по адресу тех, кто не жаловал несущих обществу «Великие откровения Современности»:

«Русские критики, эти торгаши, эти слюнявые недоноски, дующие в свои ежедневные волынки, толстокожие и не понимающие красоты, разразились морем негодования и ярости».

Заканчивался манифест тоже весьма запальчиво и грубо:

«Все эти бесчисленные сюсюкающие… утверждают (какое грязное обвинение), что мы „декаденты“ – последние из них – и что мы не сказали ничего нового – ни в размере, ни в рифме, ни в отношении к слову.

Разве были оправданы в русской литературе наши приказания чтить Права поэтов:

на увеличение словаря в его объёме произвольными и производными словами!

на непреодолимую ненависть к существовавшему языку!..

стоять на глыбе слова "мы "среди моря свиста и негодования!»

Фразы жёсткие, жестокие. Когда читаешь их, на память приходит встреча, проходившая примерно в то же время, и участником которой был Маяковский. Он познакомился тогда с поэтом Валерием Брюсовым. Вадим Шершеневич потом написал:

«Я помню, как Маяковский внимательно слушал Брюсова, когда тот критиковал его стихи и указывал на их недостатки. Маяковский шёл вместе со мной домой и сквозь обиду шептал:

– Сам писать не умеет, а до чего здорово показывает!»

Наступила весна 1913 года.

В марте вышел альманах «Требник троих» с двумя рисунками Маяковского и с несколькими его стихотворениями, среди которых – «А вы могли бы?». Их два четверостишья вскоре стали необыкновенно популярны.

С выходками, порочащими устои общества, пытались бороться не только газетчики. Новый товарищ (заместитель) министра внутренних дел Владимир Джунковский, в подчинении которого оказалась вся государственная полиция царской России, приступил к её реформированию – с тем, чтобы искоренить (как он сам впоследствии говорил) царившую в ней безнравственность. В мае Джунковский подписал циркуляр, который запрещал вербовать агентов полиции среди учащихся средних учебных заведений и в армии. Этот невероятно смелый для тогдашней России шаг ошеломил очень многих.

«Пришедший сам»

Любопытное свидетельство оставил Лев Шехтель, написавший о том, как передвигался, ходил в те годы Владимир Маяковский:

«Маяковский не шёл, а маячил. Его можно было узнать за версту не только благодаря его росту, но, главным образом, по размашистости его движений и немного корявой и тяжёлой походке».

Мария Никифоровна Бурлюк высказалась о том, как относилась к молодому поэту публика, перед которой он выступал:

«Трудно сказать, любили ли люди (людишки – никогда) Владимира Маяковского. Вообще любили его только те, кто знал, понимал, разглядывал, охватывал его громаднейшую, выпиравшую из берегов личность. А на это были способны очень немногие: Маяковский „запросто“ не давался.

Маяковский-юноша любил людей больше, чем они его».

В этом нет ничего удивительного – очень непросто было полюбить поэта, который, прочитав свои не очень понятные стихи, подходил к краю эстрады и, обращаясь к сидевшим в зале, говорил:

«– Желающие получить в морду благоволите становиться в очередь».

Эти слова, не раз произносившиеся Маяковским, особенно возмутили писателя Ивана Алексеевича Бунина, который написал:

«Если бы на какой-нибудь ярмарке балаганный шут крикнул толпе становиться в очередь, чтобы получить по морде, его немедля выволокли бы из балагана и самого измордовали бы до бесчувствия. Ну, а столичная интеллигенция вполне соглашалась с тем, что эти выходки называются футуризмом».