Читаем без скачивания Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам - Эдуард Филатьев

«У Д., занимавшей квартиру на Мойке,… мы застали нескольких бесцветных молодых людей и нарядных девиц, с которыми, неизвестно по какому праву, Володя Маяковский, видевший их впервые, обращался как со своими одалисками. За столом он осыпал колкостями хозяйку, издевался над её мужем, молчаливым человеком, безропотно сносившим его оскорбления, красными от холода руками вызывающе отламывал себе кекс, а когда Д., выведенная из терпения, отпустила какое-то замечание по поводу его грязных ногтей, он ответил ей чудовищной дерзостью, за которую, я думал, нас всех попросят немедленно удалиться.

Ничуть не бывало, очевидно, и Д., привыкшей относиться к художественному Олимпу обеих столиц, как к собственному, домашнему зверинцу, импонировал этот развязный, пока ещё ничем не проявивший себя юноша».

Лившиц тогда ещё не знал, что руки Маяковский мыл регулярно и очень тщательно. Но это не была погоня за чистотой. Это была болезненная привычка.

В Москву Бурлюк и Маяковский вернулись в начале второй декады декабря. В «Я сам» сказано:

«В Москве Хлебников. Его тихая гениальность была для меня совершенно затемнена бурлящим Давидом. Здесь же вился футуристический иезуит слова – Кручёных».

Мария Бурлюк:

«В эти месяцы конца 1912 года Бурлюк, получая деньги от отца, зарабатывал иногда и сам: то лекциями, то продажей картин. Временами – порядочно. Проживалось артельно всё, что зарабатывалось. Бурлюк по-братски делился своими деньгами с В.Хлебниковым и Владимиром Маяковским. Обычно он давал им по рублю: каждому – круглую монету. Витя небрежно бросал кружок в карман пальто, потряхивая головой, синея своими шотландскими глазами в темноте табачного дыма».

Маяковскому помощь Бурлюка запомнилась в другом размере:

«Выдавал ежедневно 50 копеек. Чтоб писать не голодая».

Впрочем, не проблемы существования были тогда для «будетлян» главными. Вернувшись из города на Неве, они решили, что пришла пора изложить свои взгляды на бумаге. Об этом – Мария Бурлюк (она не совсем точно указала дату события – «в конце ноября» собиравшиеся нарушить общественное спокойствие стихотворцы были ещё в Петербурге):

«В Романовке, в номере Бурлюка, в конце ноября 1912 года и был написан Бурлюком, Маяковским, Хлебниковым и Кручёных знаменитый манифест «Пощёчина общественному вкусу»».

В «Я сам» образца 1922 года об этом сказано так:

«После нескольких ночей лирики родили совместный манифест. Давид собирал, переписывал, вдвоём дали имя, и выпустили „Пощёчину общественному вкусу“».

В отредактированном варианте 1928 года последняя фраза звучит чуть скромнее:

«Давид собирал, переписывал, дал имя и выпустил „Пощёчину общественному вкусу“».

Пощёчина всем

Скромное студенческое общежитие «Романовка» стало местом рождения нового литературного движения. Чёткого определенного названия у него ещё не было, но оно уже громогласно объявило, что появились «МЫ».

Бенедикт Лившиц, всё ещё служивший в армии и потому не принимавший участия в сочинении «Пощёчины», впоследствии написал:

«И обёрточная бумага, серая и коричневая, предвосхищавшая тип газетной бумаги двадцатого года, и ряднинная обложка, и самое заглавие сборника, рассчитанное на ошарашивание мещанина, били прямо в цель.

Главным же козырем был манифест».

Напомним, что «рядниной» тогда называли толстый холст из пеньковой или грубой льняной пряжи. Под этой «ряднинной обложкой» в альманахе «Пощёчина общественному вкусу» находился хлёсткий манифест, в котором публике сообщалось:

«Читающим наше Новое Первое Неожиданное.

Только мы – лицо нашего Времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве».

Как тут ни привести высказывание Константина Бальмонта о том, в чём, по его мнению, состоит призвание поэта, которого он называл «чародеем»:

«Природа создаёт недоделанных уродцев, чародеи совершенствуют Природу и дают жизни красивый лик».

А какой новый «лик» предлагали россиянам те, кем трубил «рог времени»? О чём заявляли они в своем манифесте?

«Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее гиероглифов.

Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода современности.

Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней…

Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам, Сологубам, Ремизовым, Аверченкам, Чёрным, Кузьминым, Буниным и проч. и проч. нужна лишь дача на реке. Такую награду даёт судьба портным.

С высоты небоскрёба мы взираем на их ничтожество!..

Мы приказываем чтить права поэтов:

1. На увеличение словаря в его объёме произвольными и производными словами (Слово-новшество).

2. На непреодолимую ненависть к существовавшему до них языку.

3. С ужасом отстранять от гордого чела своего из банных веников сделанный вами Венок грошовой славы.

4. Стоять на глыбе слова «мы» среди моря свиста и негодования.

И если пока ещё и в наших строках остались грязные клейма ваших «здравого смысла» и «хорошего вкуса», то всё же на них уже трепещут впервые Зарницы Новой Грядущей Красоты Священного (самовитого) Слова.

Д. Бурлюк, Александр Кручёных,

В. Маяковский, Виктор Хлебников

Москва, 1912, декабрь».

Алексей Кручёных, подписавший манифест псевдонимным именем, потом вспоминал:

«Писали долго, спорили из-за каждой фразы, слова, буквы.

Помню, я предложил: «Выбросить Толстого, Достоевского, Пушкина…».

Маяковский добавил: «С парохода современности».

Кто-то: «Сбросить с парохода».

Маяковский: "Сбросить – это как будто они там были, нет, надо бросить с парохода"…

Ещё моё: «Кто не забудет своей первой любви – не узнает последней». Это вставлено в пику Тютчеву, который сказал о Пушкине: "Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет "».

Каждая фраза манифеста звучала как вызов, как намерение шокировать публику, совершить бунт в общественном мнении.

Даже «будетлянин» Бенедикт Лившиц был обескуражен:

«… текст манифеста был для меня совершенно неприемлем. Я спал с Пушкиным под подушкой – да я ли один?., сбрасывать его, вкупе с Достоевским и Толстым с «парохода современности» мне представлялось лицемерием. Особенно возмущал меня стиль манифеста, вернее, отсутствие всякого стиля..».