Читаем без скачивания Бобы на обочине - Тимофей Николайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И свет окреп, не брезжил больше — дёргался, дребезжал…
Он выдохнул облако колючей земляной трухи и перевернулся набок. Небо едва заметно бледнело над ним — тусклое, как разбавленное грязной водой молоко. Тихо, как в обмороке, стояла рядом трава — волнами колышась от ветра, но совершенно при этом не шелестя…
Он сам трясся, как эта трава — грудь ходила ходуном, зубы стучали. Он ощутил озноб, вмёрзший очень глубоко, в самые кости. Как же холодно ему было под землей… Стылые дожди просачивались туда — в глиняный термос… Хранимые им осколки древнего льда блестели под крепко зажмуренными веками — как разбитые звёзды. Вот что будет, если кому-то придёт в голову разбередить землю лопатой и бросить в неё бобовое зерно.
Он очнулся… Нет, не так… Все события, что раньше казались ему хаотично спутанным клубком, не имеющим ни конца, ни начала — вдруг расплелись… выстроились в неразрывную цепь.
Он шевельнулся, и от этого робкого движения в голову его ворвалась боль…
От боли он пришёл в себя.
Он пришёл в себя и липкий бред сняло, как рукой.
Какое, к черту, бобовое зерно, прорастающее сквозь обочину? Откуда вообще взялось у него подобное видение?
Он просто очнулся, валяясь около самой дороги. Под левой ладонью сминалась чернота пахотной земли, под правой — выцарапывался укатанный щебень… и полоса обочинных ковылей волновалась посередине…
Вопреки подспудным опасениям, он сразу вспомнил своё имя… А вот почему потерял сознание? Ему… вроде… врезали палкой по морде… А… Точно. Он с трудом уселся и обнял раскалывающуюся голову, уравновесил её поверх надломленного коромысла плеч — словно вёдерного размера чернильницу, полную жидкой и несмываемой боли…
Чем дальше он сучил нить воспоминаний, тем более разлохмаченной и узловатой она становилась. События прошедшей ночи — безнадёжно путались в ней.
Он, вроде бы, решил что-то… очень для себя важное…. А потом… облегчённо задремал в кресле около… камина. Потом кто-то — рванул струны гитары… да так, что едва не посрывал их с колков. Да… он ведь так и оставил гитару снаружи, как что-то ненужное ему больше… И вроде бы — это вернулся хозяин хижины. Взбесился, обнаружив присутствие… постороннего…
Он хотел было пройти чуть дальше по этой своей путеводной нити, но… не смог. Нить совсем истончалась, и память сыпалась, словно сухая листва с дерева. Да… то была осень — только тронь один жёлтый лист, так сразу посыплются и другие. Почему так бывает? Бобби-Синкопа удивился — и этому вопросу… и тому, что никак не может найти на него ответ… Голова была совсем чужая, и думал он сейчас — будто бы чужими мыслями. Почему листья — облетают так одинаково? Разные деревья и сучья разные… так далеко-далёко разнесены концы тонких веточек… даже ножки, которыми листья крепятся к дереву — и те разные у каждого, а вот поди ж ты… Как бы аккуратно, не дыша, проводя самым краешком ногтя, не отделил бы ты один-единственный лист — и тотчас с противоположной ветки спланирует другой, потом ещё… ещё… нескончаемый сухой листопад, оцарапывающий щёки…
Он закрыл глаза, так всё закружилось вокруг…
Вспомнились босые ноги хозяина хижины… голые на мокром крыльце… пальцы поджаты, словно он — птица, с размаху приземлившаяся на ветку. Вспомнилось — тыльный конец палки, описывающий в полумраке светлеющую дугу…
Крепко же этот босоногий его приложил. Бобби-Синкопа разъял пальцами безобразно отросшую щетину и нащупал желвак на скуле, здоровенный и тугой, как не до конца высиженное яйцо.
Как только мозги не вышиб?
Он погладил желвак, словно баюкая младенца. Ну… что тут ещё скажешь? Наверное, этот фермер имел полное право защищать своё логово… Неприкосновенность жилища — чуть ли не самое древнее из того, что ещё помнят люди. Пусть оно и выглядит скорее звериной норой, чем домом…
Ладонь соскользнула, и следующее поглаживание вышло неосторожным — притихший было младенец опять завопил…
Бобби-Синкопа болезненно сморщился и оставил свою бедную голову в покое…
О чём я только думал? На что наделся? — попенял он сам себе.
Ветер резко дохнул на него из онемевшего ковыля — будто влетел в одно ухо… в то, что не было размозжено фермерским дрыном до состояния вареника.
…Ты знал, о чём…
…Ты пожелал покоя и поверил в чудо…
…Как и было задумано…
Вот как? — удивился Бобби-Синкопа.
…Вошёл в первый попавшийся пустующий дом и остался в нём навек…
А, точно! — вспомнил Бобби-Синкопа. — Гвозди… и лопата для снега…
…Укоренился там, где пожелал — будто одно из бобовых зёрен проросло наконец-то в подходящей только этому бобу земле…
Той, что не требует постоянно новых и новых мелодий. Точно таких же, как прежде, только лучше… — согласился Бобби-Синкопа.
…Но разве так бывает на самом деле? Разве вам можно заходить в чужой дом, пусть он даже и выглядит брошенным? Разве можно шляться по свету, где пожелаешь? Садиться в ваши огромные застеклённые повозки, чтобы ехать куда глаза глядят? На всё нужно чьё-то разрешение… или билет…
Такие правила, — пожал плечами Бобби-Синкопа, непонятно зачем начиная спорить. С самим собой?
…Какие странные правила вы для себя навыдумывали…
Бобби-Синкопа не стал ничего отвечать на это.
…Так какое дело припоздавшему хозяину до твоих мечтаний, Бобби? Какое дело ему до молчащей гитары на стене?
Он вспомнил о гитаре и перепугался насмерть — зашарил руками по ковылю вокруг. Она нашлась тотчас… лежала подле, чуть отстранившись… застёгнутая по кругу в дорогой непромокаемый чехол фирмы «Горизонт Корпорэйшн».
Бобби-Синкопа совсем-совсем не помнил, что было после удара палкой… как он оказался у обочины в том же облачении, что и сошёл с неё вчера…, но облегчённо перевёл дух при виде гитары.
Наверное — просто схватил то, что попалось под руку и бежал прочь, капая кровью на брезент… На его счастье всё, что могло понадобиться ему в пути, умещалось в карманах накидки, а значит — так и висело на единственном в доме гвозде. Даже бумажник, с которым Бобби-Синкопа уже попрощался — и тот оказался при нём.
Значит, ничего не поменялось? — спросил он. — Совсем… ничего…
Он тихонько провёл рукой по чехлу поверх грифа — словно погладил плечо отвернувшейся от него женщины через плотное осеннее пальто.
Ты — тоже так думаешь?
Отчего мы с тобой ушли, к тому и вернулись. Хотели расстаться друзьями, но оказалось — нам больше некуда идти прочь
