Читаем без скачивания Инсектариум - Юлия Мамочева

Отдобранеищидобродское

«… Я любил немногих, однако — сильно».

Задуманный (в противовес человеконаброскам)Спасительно-цельным, словно корабль Ноев,Ты народился кротким Творюдобродским,А, забродив, обернулся Наоборотским.

Бредни ль? Да, брат: добредёшь до Врат — Бесвребродским;

Из тех, какие — несильно, однако — многих.

Образок

У Него есть Она. У тебя — ананас несносный,Что на срезе — солнце, снаружи наряжен, как сосны,В чешую. Кислым соком нещадно чешутся дёсны;Соком губы, словно от поцелуев, саднит и жжёт.

У тебя есть сон: ляжешь поздно, наевшись постноНа глазах у застывшей в рамке (как в проруби) — крёстной,Что смеётся из детства — там, за стеклянной коростой,(Мол, обрезала всё-таки косоньки, да, дружок?)

На стене — фотография. Свет ночника жёлт.

У Него есть Она. У пацанки с кривой осанкой —Друг готовится в сан, а другого зовёшь ты (Санькой)В месяц раз (подустав от асан и персена) — сам-тоОн заглянет не чаще Санты: за год — разок.

Ты форсируешь Сартра, фарсишь по страстям Форсайтов,Насидевшись на саммитах сотен трясинных сайтов.Но желудок неслабый — предательски крутит сальтоВсякий раз, если Он взлетает на горизонт.

У Него на груди — Она. У тебя — образок.

О пРАБЛЕмах

В годы, когда я не пил: ни (в слезах) — Рабле,ни (в истеричной истоме) — советской истории…— стоил трамвайный билетик пяток рублей,а любить — лично мне — ничего не стоило.

Я и любил — частоколы фонарных мачт,росших из палуб асфальтовых окаменело;небо любил — и пятнистый солнечный мяч,полем футбольным которому было небо.Город любил: он пах мне отцовским басом;страшно любил: до того, что других — не хотел.Всё улыбался. И нифига не боялся…кроме как — спать: да и то, когда — в темноте.

Что же теперь? Стремятся к отметке «двадцать»стрелки-то: все, которых не перевести.Тем, что любимо, пришла пора — любоваться,— то, что немило, сминая в нервной горсти.Время пришпоривая, как слепую клячу,сдуру, — манюсь из дворцов на огни лачуг.Чванюсь прилюдно — частенько имею Удачу,наедине которой в жилетку плачу:ей, проститутке, эдак за час плачу.Да, я боюсь её, даром что внешне — стоек:раз-то за разом, зараза, едва на «ты»с ней перейдём — ускользает, кроватный столикмне оставляя то ли, блин, понятым,то ли — тюремщиком.

Знала б, чего стоит — каждую ночь в объятиях темнотысном забываться… Это — как в щель забиваться.Да, на часах жизни — без капельки двадцать.Капелька — чаша терпения переполнится.Как же любил я всё то,что теперь —лишьпомнится!..

Градом родным надышавшись, пороги чужихнынче, приюта прося, обиваю постыдно.Чучелом замерло солнце, мячом отслужив;с виду не скажешь, но знаю: оно остыло.Нет мне уже таинственных кораблейс мачтами фонарья из асфальтовых палуб.Только хардкор: собеседник в лице Рабле.Слёзная хладь на щеках повзрослело-впалых.

Мир

Небо висит над тобою, как черное вымя:Сплошь перемазан в лунном его молоке.Да, я звала тебя миром. Теперь ты — вымерВсем, что сияло. Пустеешь, чудный макет.

Вот, казалось бы, губы: красны по-кремлёвски,Нос — горбат, словно улицы в старой Москве;Стёклышки глаз… В них, при всём изумрудном лоске, —Уж не живёт свет.

Правда — она тяжела, о паяц распоясанный:Полные духом её принимают, как сан.Не в подтвержденье ли ты закидал меня яйцами?Солнце желтком стекает по волосам.

Рождество

Не страшно ль приходить домойДождём в СочельникИ видеть дом безглазым свой,Как пыльный череп?..

Хотеть к нему, лететь к немуСквозь вёрсты-вести…А после — немо встретить тьмуГлазных отверстий.

Они глядели прежде в стыньУютом света;Теперь же комнаты пусты,А окна — слепы.

О, мёртвым редко любо знать,Что к ним летели…Оконная голубизна,Теперь ты темень.

О, ливень перед РождествомДлинней недели!Твои глаза, почивший дом,Остекленели.

Понуро хлещет море-ртутьПо ним и нервам…Коль должен кто-то утонуть —Я буду первым.Но я не канул, я доплылВ канун Рожденья.Взрезая быль больных белилИ наважденье!..

Так молния игольно естБездумья дебри,Узрев нерукотворный крестВ трёх-ветвом дереве…

Мной причащается подъездВо славу Деве.

И по ступеням нараспевЛечу, как голос.Ключом — в замок; плечом насев,Давлю на дверь… Прихожей зевПригож и холост.

Я — в комнату, как в горло — ком;Как в стужу, в гетто —По-детски датским мотыльком —За милым — Герда.Я в комнату — тайком; влеком,Как в мир — легенда.

…А дождь стоит, заполонивНочи пространство.Дома бледны; глаза у нихВ подтёках рабства —

Лишь мой теперь глядит во стыньОгнями окон.Я свет зажёг. И зрю кресты:Антенн распахнутых кресты —Сквозь ливня кокон.

Лёхе

(ночное… письмо из Москвы — в Питер)

Плачу — как будто не ведая, что творю;Солено да голосисто — до гула систол!..Комната смяла в ком дрожащий — твоюГордую систер.

Вообразишь? Я — скрученный кренделёк:Темень хлебаю, едкой терзаясь коликой.Как ты далёк!.. Ночь лежит меж тобой, Лёх,И моей койкой —

Прошлая — тряской порельсовой. Эдак — теперь.Знает она лишь, дышавшая креозотом, —Сколько несказанного у меня к тебе,Моё золото.

Знает она лишь, чёрной дрёмы тюрбанМне на чело мотавшая нарочито,Сколько, мой ангел, у старшей твоей для тебяПеред-сном-не-прочитанного.

Я, пережив и её, и дождливый день,Что проглотил Москвою меня — чуть после,С ночкой второй обнимаюсь чёрт-знает-гдеВ эмбриональной позе

И вспоминаю город моих шестиЛет: тот, в котором тешишься нынче своими.Вообразишь ли, как сердце сестры частитНа твоё имя…

В комнате этой не видно ни зги, ни черта:Чахлая темень молчит на очах паранджою…Хочет вернуться к тебе твоя «Юльчитай» —…Не чужою.

Исповедь шизофреника-сказкомана

Тяжко болея… сама за себя — я набираю «ноль-три»;Плавленый мозг приливает к глазам пьянственно-мутной алью.В ухо органно — гудков дрель; а в голове — кадрильМыслей: «Oh Goodwin, I know, you're almighty. Are you?»[2]

Жаркие губы сжаты пока, но — разверзнуться ждут;Кажется, череп натужно трещит, полон жидкого пламени.Жуть ожиданья сдавила гортань — хваткая, точно жгут;А в голове: «Goodwin, answer… Oh tell me you love me!..»[3]

Боже, за мною насквозь следят — вытаращенных витринВзоры. Я в улице заперта — чёрно-глухой, как гробница.Боженька!.. Зная, что… что — больна, на… набрала «ноль-три»:До страны ОЗ иначе не дозвониться.

Прости Господи

Это вот — Вера. Нет, не Христова. Краснова.Чуть протрезвела — тут же к бокалу снова.Хваткой подобнаяушлому бизнесмену,Пашет — по долгу(службы) — в ночную смену.

Вера — крепка. Ей до жути фартит — продаваться:Ей по-спартански — никак, а по паспорту — двадцать.Стелит-то мягко; сюжет — чем ночней — тем жёстче:Вера из женщин, чьё самопреданье свежо ещё.

…Всяко ей утро — кефирно. Глаза — как фары.Вере б о фирмах — да фермой мычит про фарма,Ибо — не в форме, всенощно отработав.Совесть сифонит симфонией трёх абортов.

Совесть свистит — только узнице не насвистетьсяТам, взаперти, в одиночной камере сердца.Совесть скрежещет, бессильно-строга, как завуч:Вера из женщин, что богатеют за ночь.

Несбыточно-страшный сон оказался вещим