Читаем без скачивания Моя чужая новая жизнь - Anestezya

— Паршивый выдался денёк, — грустно улыбнулся он.

Вот удивил, Капитан Очевидность.

— По-моему, здесь каждый денёк паршивый, — согласно покивала я, засовывая в ранец мыльно-рыльные причиндалы.

Ботан аккуратно перехватил мою ладонь, и я только вздохнула — сейчас мои ручки явно далеки от совершенства. Кожа местами содрана, сплошь чернеют синяки, которые мне наставил Гальс, половина ногтей безжалостно ободраны под корень. Он нежно погладил пальцем эти отметины и тихо сказал: — Ты совсем не годишься для войны, Карл. Маленький, хрупкий…

— Кто бы говорил? — я беззлобно поддела его. — Сам-то тот ещё цветочек.

Он не спешил выпускать мои пальцы, и я слегка зависла, пытаясь понять в чём дело. Неужто снова решится на целовашки-обнимашки?

— Ну что, идём? — беззаботно предложила я, предпочитая не доводить дело до греха.

Точнее, хрен бы с ним с тем грехом, а вот разоблачение мне явно ни к чему. Вместо ответа он притянул меня к себе, обнимая вроде пока по-дружески.

— Иногда я совсем не понимаю тебя, — тихо прошептал он.

Да я тебя, собственно, тоже.

— Ну вот что ты опять творишь? — устало выдохнула я.

Вместо ответа он потянулся к моим губам. Я утонула в осторожной нежности. Он мягко разжал мои губы языком и плавно скользнул внутрь. Честно говоря, всю жизнь я предпочитала более решительных партнёров. Сейчас мои губы никто не терзал, не сминал, не прикусывал. Фридхельм целовал в меру пылко, медленно, не спеша, но так нежно, что я почти забыла о том, кто мы и где находимся. Почему-то опять не смогла от него отбрыкнуться, возразить. Не смогла ничего вообще — поддалась, отвечая на эти ласковые нежные прикосновения. Ухватилась пальцами не за дверь, а за приносящие странное успокоение ладони Фридхельма, мягко поглаживающие мою талию. Видимо его сумасшествие было заразным, потому что я сейчас думала не о том, как всё это прекратить, а о том, что его поцелуи словно вплавляются в биение обезумевшего пульса. Он всё теснее прижимался ко мне. Я снова ощутила бедром его стояк и как-то быстро спустилась с небес на землю. Так, всё, пора прекращать этот изврат. Если поначалу я и считала, что ботан подурачится да перестанет, то сейчас понимала — а хрена с два. Отрезвляюще пришли мысли о том, что будет, если мы попалимся. А если это будет продолжаться, то мы попалимся.

— Фридхельм, да послушай же ты, — я всё-таки нашла в себе силы отпихнуть этого горячего финского парня. — Ты хочешь, чтобы нас обоих засунули в места гораздо похуже этого? Ладно я толерантнее некуда, а если бы сейчас кто-то зашёл и увидел эту порнографию?

— То есть в принципе ты не против, что я… — он словно и не слышал предупреждений, лыбился, словно дитё, которому купили ящик киндер-сюрпризов.

— То, что я тебе сразу не прописал в челюсть, ещё не значит, что я гей и буду крутить с тобой романы, — наконец-то ко мне вернулась привычная уверенность и ясность мыслей. — Ты не виноват что… такой, но я не по этой части, ясно?

— А по-моему, только что тебе всё нравилось, — снова разулыбался он.

— Да приди же ты в себя, кретин! — вот теперь уже я разозлилась по-настоящему. — Война идёт полным ходом, за гомосексуализм чуть ли не на костре сжигают, а ты тут мне не пойми что задвигаешь! Мы можем быть только друзьями, и если действительно что-то ко мне чувствуешь, прекрати эти тайные свиданки, ясно?

Жёстко конечно, учитывая, что сначала я особо не протестовала, но лучше вовремя включить мозги и предотвратить эпичное фиаско. Тем более я действительно злилась на него. Я была уже готова на многое закрыть глаза и замутить лёгкий романчик, а тут такое обломище! Сомнений в том, что он самый что ни на есть голубой гей, у меня больше не было. Ну и ладно, как говорится, не жили красиво и нечего начинать.

***

Самое смешное, что к концу второй недели почти все искренне восхищались Гальсом и мечтали стать таким же брутальными мужиками и супер-солдатами. Ещё гордились, что смогли чему-то научиться. Слушая разговорчики в казарме, я едва сдерживалась чтобы не завопить: «Да мы едва не погибли от его «отеческой» заботы!»

— Идиоты, — всё-таки пробормотала я, правда очень тихо.

— Ты не прав, Карл, — неожиданно прорезался синеглазка. — С точки зрения военной подготовки Гальс прав. Солдат должен быть настоящим мужчиной, сильным и крепким духом.

— Да ладно? — я невольно повысила голос, не ожидая такой перемены. — Неужто это говорит мне мальчик-нежная ромашка? Ты же вроде у нас пацифист?

— Я считаю, что война это в первую очередь зло, — тихо продолжал он. — Но если бы действительно пришлось защищать свою страну, то такие учения дают неплохой опыт.

— Всё равно я считаю идиотизмом всеобщее поклонение такому солдафону, как этот горилла фельдфебель.

Я недовольно подвинулась ближе к краю койки. Мало того, что не вижу его лица, так ещё приходится прислушиваться.

— Один из моих любимых писателей считает, что на войне мужчина обретает силу и величие, учится бесстрашию и мужеству. Так что кое-чему может научить даже такой, как Гальс.

— Это кто ж такой умник? — хмыкнула я.

Все книги на военную тематику — от Ремарка до Толстого, — которые читала я, явно не романтизировали войну.

— Эрнест Юнгер воевал в первую мировую, был ранен четырнадцать раз. Получив сквозное ранение в грудь, смог спасти свою роту из окружения. Они единственные не сдались в плен, — воодушевлённо рассказывал синеглазка.

Хм-м, как-то слишком уж позитивненько у мужика всё складывается.

— Хочешь сказать, ему не было страшно разгуливать под артобстрелами?

— Он считал, что постепенно любой страх притупляется, а жизнь и смерть есть бесконечный и естественный круговорот. Смерть сама по себе не такое уж значительное событие.

Всегда считала себя читающим человеком, но тут мы с синеглазкой почему-то мало в чём совпадали. Какой-то засранец-фанатик понтанулся, мол война это круто, и ты смотри, даже убеждённые пацифисты от него в восторге.

— Я не знаю, кто бы ещё писал о войне также пронзительно-правдиво, как Ремарк.

Я давно уже подзабила на конспирацию. Всем нам нужен кто-то, перед кем можно приподнять маску. Для меня уже давно этим кем-то стал пусть до конца и непонятный, но чем-то близкий Фридхельм.