Читаем без скачивания За свободу - Роберт Швейхель

Четвертое воскресенье после пасхи началось громовым благовестом пушек. В городе пробило четыре часа, когда с батареи на Николаусберге открыли огонь по замку. Осажденные не отвечали батарее, но направили все орудия на город, и когда упали первые ядра, собравшаяся на площадях и улицах толпа с проклятиями бросилась врассыпную. В продолжение целого часа мариенбержцы осыпали вюрцбуржцев ядрами из своих пушек, усеивая улицы города развалинами обрушившихся стен, обломками балок и черепицы. Между тем пушки, установленные у Блейденской башни, у дома Тевтонского ордена и августинского монастыря, тоже разверзли свои медные жерла. До самой ночи не умолкал грохот николаусбергской и городской батарей; гарнизон же замка берег порох. Городские орудия действовали более успешно, чем николаусбергские: ядром, выпущенным из фальконета, был убит в постели питейный старшина лаудахский; другой выстрел, с городской башни, стоил жизни епископскому капеллану. Город больше всего пострадал от новой, установленной на Шютте, батареи. Все собравшиеся на Николаусберге крестьянские военачальники в один голос заявили, что первым делом нужно заставить замолчать эту батарею. Может быть, ее удастся захватить внезапным ударом и одновременно ворваться в замок?

Симон Нейфер, склонявшийся к этому дерзкому замыслу, посоветовал, однако, отложить его осуществление до возвращения из Ротенбурга Флориана Гейера, который бы взял это дело в свои опытные руки. Тут священники, которые всегда считали, что они сами с усами, наморщили носы. Якоб Кель уперся, как бык, и заявил: эка важность, брали мы замки почище этого и без дворянской указки. И вот в лагере было объявлено, что кому охота идти на приступ замка, тот может записаться в «Зеленом дереве». Ступеньки лестницы, ведущей в трактир, скрипели не переставая: столько нашлось охотников. Особенно много народу явилось из Черной рати, из тех, кто уже побывал под Вейнсбергом. Симон Нейфер счел своим долгом не отставать от других. В числе ротенбургских добровольцев был и знаменосец Пауль Икельзамер. Ослепительная радуга, появившаяся в понедельник около полудня на совершенно ясном небе, была принята крестьянами как знамение победы. И многие уже праздновали ее заранее салютами из фальконетов.

К вечеру небо покрылось тучами. Беззвездная ночь благоприятствовала смелому предприятию. В десять часов вечера охотники выступили в поход. Они шли на смерть с музыкой. Трубили трубы, гремели барабаны, развевались Знамена; храбрецы продефилировали по городу и направились к Целлерским воротам. Многие были снабжены штурмовыми лестницами и другими необходимыми для штурма приспособлениями. В авангарде шли «черные» во главе с Симоном Нейфером, которому было поручено командование штурмовой колонной. Рядом с ним выступал пасынок Конца Гарта, лихо выбивая барабанную дробь. Пауль Икельзамер нес знамя Ротенбурга. У ворот стоял Якоб Кель с крестьянскими членами совета. «За дело, дорогие братья, за дело!» — кричали они выступавшим отрядам, и в ответ им раздавались громовые приветствия колонны. Штурмующие были встречены убийственным огнем. Дозорный на Бергфриде — самой высокой сторожевой башне замка — еще днем заметил необычное оживление в городе, и осажденные были начеку. Но крестьяне шли вперед, не обращая внимания на пули и ядра. «За дело! За дело!» Подобно волнам морским, подгоняемым бурей, катились они все новыми и новыми рядами к редутам, перехлестывали через них и добегали до самого палисада. Они разбивали топорами колья палисада, вырывали их из земли руками, протискивались между ними и скатывались в ров под стенами замка. Блеск и грохот аркебузов, пищалей и крепостных орудий не прекращались ни на минуту. Со стен и из башен, из бойниц и окон домов нападающих поливали крутым кипятком и смоляным варом, обдавали греческим огнем, забрасывали камнями и брандкугелями из смолы и серы. Францисканец демонстрировал свое искусство.

Стоявшие на мосту, на площадях и улицах вюрцбуржцы с ужасом смотрели на беспрестанные вспышки и прислушивались к гулу орудий и грохоту канонады, раскаты которой еще усиливались горным эхом, сливаясь с дикими криками сражавшихся. Казалось, весь замок был облит пламенем, словно над ним сразу разразилось несколько гроз. Но зато они не слышали ни воплей раненых, ни стонов умирающих, ни душераздирающих криков о помощи заживо погребенных в глубоком рву — обожженных и ошпаренных, раздавленных и задыхающихся. И вдруг наступила тишина. Симон Нейфер приказал бить отбой: не для отступления, а для того, чтобы, собравшись с силами, перегруппироваться. Вскоре снова забили барабаны, призывая к новому штурму. Но в Черной рати уже не было юного барабанщика. Отбросив свой барабан, он выхватил из рук убитого товарища мушкет и пороховницу и, ловко, как кошка, протиснувшись через палисад, одним из первых ворвался в неприятельский редут. Но в этот момент пушечным ядром ему раздробило обе ноги, и в страшных муках он корчился на дне рва. Увидев в освещенном окне замка капитана ландскнехтов, подававшего сигналы о продвижении крестьян, он собрал последние силы, приподнялся и метким выстрелом размозжил капитану череп.

— Наши подходят… Победа!.. Мама!.. — вырвалось из холодеющих уст мальчика, и, откинувшись назад, он испустил дух.

Влюбленные в лесу. С гравюры Альбрехта Альтдорфера

Сражение закипело с новой силой. Казалось, гигантский дракон изрыгает дым и пламя, окутавшее весь замок. Крестьяне бросились на приступ сразу со всех сторон. Некоторым удалось проникнуть в передний двор замка, а двум или трем из них — даже вскарабкаться на отвесную скалу, обращенную к Николаусбергу, и оттуда перебраться на стену. Но осажденные тут же сбросили их в ров. Геройская отвага крестьян ни к чему не привела. В конце концов им пришлось отступить. «Черные» последними оставили поле сражения. Они недосчитывали многих в своих рядах. Пауль Икельзамер был убит, Симон Нейфер — ранен. Но он почувствовал это лишь много позже. У Целлерских порот к отступавшим присоединилась Черная Гофманша. Пока шел бой, она все время стояла у ворот, не обращая внимания на свистящие пули, вложив весь жар своей души в ожидание той минуты, когда крестьяне ворвутся в замок.

Осажденные ожидали третьего приступа, но когда они поняли, что его не будет, они разрядили свои тяжелые орудия по городу. Затем они принялись отливать пули; запас их был на исходе. Ожесточенное сражение длилось четыре часа.

На рассвете к стене замка подошли два парламентера с шляпой на палке. Крестьяне предлагали заключить перемирие до двух часов пополудни, чтобы убрать своих раненых, всю ночь пролежавших без помощи, и похоронить мертвых. В одном только рву и траншеях осталось до четырехсот крестьян убитыми и ранеными. Для ведения переговоров на стену поднялся сам приор, маркграф Фридрих Бранденбургский. Он изъявил согласие на перемирие не только до двух часов, но до полуночи; однако до той поры все должно оставаться в том же положении и ни один крестьянин или горожанин не будет подпущен к Теллю. Все уговоры и просьбы парламентеров отскакивали от закованной в панцирь груди князя церкви. Раненые были обречены исходить без помощи в страшных мучениях, пока смерть не сжалится над ними. Если приор надеялся подобной жестокостью сломить сопротивление крестьян, то он ошибся. Этим он привел их в состояние еще более яростного ожесточения, и они немедля начали подводить подкоп под замок со стороны предместья св. Буркхарда и прокладывать новые траншеи.

Вильгельм фон Грумбах, занимавший вместе с братом одну из комнат в восточном крыле замка, следил из окна за ходом окопных работ. Его брат лежал на кровати, стараясь вознаградить себя за бессонную ночь.

— Приятная перспектива, — сказал Вильгельм, повернувшись, — взлететь в один прекрасный день на воздух или шлепнуться в Майн, если мы еще раньше не околеем от жажды.

— От жажды? Едва ли, — невозмутимо возразил его брат. — Мы вместе с Ротенганом осматривали подвалы: там столько вина, что нам его и за несколько лет не выдуть.

— Вина, но не воды. Все колодцы замка пусты. Ведь столько недель с неба не падало ни капли.

— Да, меня начинают уже беспокоить наши посевы, — зевнул Ганс фон Грумбах. — Пожалуй, в нынешнем году не избежать неурожая.

— Об урожае вряд ли нам придется заботиться. Его уберут крестьяне, — ядовито ответил Вильгельм. — Мы еще счастливо отделаемся, если от наших замков хоть что-нибудь уцелеет.

Ганс слегка приподнялся на постели.

— Какого дьявола ты ударился в меланхолию? А, все это вздор! — прибавил он и снова опустился на подушки.

Вильгельм подошел к нему и приглушенным голосом произнес:

— Хочешь видеть двух ослов? Погляди на меня и на себя. Кой черт принес нас сюда, вместо того чтобы последовать примеру Геннеберга и других? Позор для дворянина идти в вассалы к попу! Если наши предки по простоте душевной дали черным рясам себя облапошить ради нескольких обеден за упокой души, то почему мы должны весь век страдать! Я по крайней мере не собираюсь.