Читаем без скачивания Обратный отсчет - Анна Малышева

Со скрипом, в несколько рывков, отворяется тяжелая, окованная железом дверь. Даша, застигнутая за игрой, замирает на месте. Крыса, пользуясь случаем, исчезает за дверью, проскользнув между ног стрельца, тот затейливо ругается и велит Даше идти с ним. Та слушается молча, да и нет нужды спрашивать, зачем ее зовут. Поведут налево – там лобное место, прямо – царский дворец, направо – пыточные застенки. Даша хорошо знает Александрову слободу, и сама не раз наблюдала за казнями из окошка матушкиной крытой повозки. Сперва она следила за ними со жгучим любопытством подростка, потом, привыкнув, принимала хладнокровно, как часть обычной жизни. В самой казни ничего особо страшного для нее нет, а вот пытки… «Лучше бы налево!» – думает Даша, кутаясь в платок, чтобы скрыть наготу, сквозящую сквозь разодранную одежду, семеня между рослыми стрельцами, вооруженными секирами. Но поле, украшенное виселицами и плахами, остается по левую руку. Они идут прямо… В царский дворец. Ноги у нее разом тяжелеют, будто закованные в колодки, дыхание спирается в груди. Ступени высокого крыльца она одолевает с трудом, в дворцовых переходах и вовсе еле ступает, так что стрельцы начинают недовольно хмыкать и покрякивать. Однако ее не ругают и не толкают. В другое время Даша догадалась бы, что это добрый знак, но сейчас девушка начисто лишилась способности мыслить. Она снова увидит Его – вот и все, о чем может думать Даша, ведомая извилистыми переходами, мимо наглухо закрытых низких дверей, за которыми, чудится ей, вот-вот раздадутся истошные крики пытаемых. Матушка как-то спросила при ней батюшку, правда ли, что царь сам спускается в пыточные застенки, сам пытает особо важных преступников и возвращается к себе в спальню, забрызганный кровью? Батюшка, бывший в подпитии и особенно веселом расположении, цыкнул тогда на жену и велел ей снять со стены и подать ему плетку. Языкастая и бойкая, казначейша отделалась тогда от супружеского наказания шуточкой да ласками, но Даша навсегда усвоила – отца о дворцовых делах лучше не спрашивать. Куда теперь ведут ее? Не в те ли камеры, расположенные в дворцовых подвалах, где, говорят, царь Иван обращается в лютого зверя, которого роднит с человеком лишь крест на шее? Даша хочет молиться и не может. Стрельцы, не больно толкнув ее в спину, заставляют склониться, проходя в низкую дверь. Выпрямившись, она видит царя.

Он восседает на малом троне в том же покое, где незадолго до обедни решил ее судьбу. Едва подняв глаза, девушка тут же опускает их, успев заметить, что царь одет легко – лишь в длинную вышитую рубашку с шелковой накидкой, небрежно застегнутой тяжелой золотой брошью. На шее у него – колье в несколько рядов, украшенное образками угодников, на ногах – мягкие красные туфли, на голове – украшенная жемчугом тафья, простая маленькая шапочка, какую носят лишь при домашних. Даша отмечает все это с чисто женским любопытством, а теперь, опустив глаза, пытается вспомнить, каково было у него лицо – гневно или милостиво? Но как раз лица-то она от страха не заметила. Зато звучный голос Ивана, обратившегося к вошедшей, звучит обнадеживающе. В нем слышится насмешка, но скорее снисходительная, чем злая.

– Что ж, Дарья Никитишна, какую жалобу приносишь на моих ребят? – спрашивает царь, откидываясь на спинку кресла и перебирая свешенной с подлокотника рукой тяжелые четки из ярких лазоревых яхонтов. Дурное расположение духа, овладевшее им было в храме, сменилось добродушным весельем. Арину отыскали-таки, царь успокоился и теперь расположен шутить. Приближенные его знают, что веселье царя часто кончается скверно для тех, с кем он шутит, и не торопятся радоваться минутной передышке. Лица вокруг царского кресла серьезны и неподвижны – усмехается один Иван.

– Что ж молчишь, говорю? – повышает он голос. – Аль обиды никакой нету?

– Нет, нету… – Еле слышно отвечает девушка, дивясь, что осмелилась говорить с царем.

– Аль не мои молодцы тебя испортили? – В его голосе начинают звучать сочувственные, отеческие нотки. – Скажи, чу, пожалься! Меня не стыдись – я всем вам отец, мне все сказать можно.

– Нету… – совсем уж беззвучно шепчет она, но царь читает по губам. Он выпрямляется, взгляд и голос становятся колючими:

– Да не боишься ль указать кого?

– Не ведаю… Не видала, так… – бормочет Даша, теряясь и вспыхивая, упрямо вперяя взгляд в каменный пол, выложенный цветными плитками. – Никого указать не могу.

Последние слова вырываются у нее неожиданно громко. Даша, испугавшись, замолкает, а царь одобрительно склоняет голову.

– А сыскал ведь я твоих обидчиков, Дарья Никитишна, – совсем уж с ласковой усмешкой говорит он. – Глянь – неужто не признаешь?

Даша принужденно смотрит на двух высоких плечистых опричников в черных кафтанах. Те деревянно смотрят в пустоту, вытянувшись в струнку. Один совсем молод, едва оброс рыжеватой бородкой, другой кажется степенней, серьезней, коротко подстриженная борода черна, с проседью. Даша хочет возненавидеть их – и не может. Поставь на их место других – ей будет все равно. Не поставь никого – так же холодно отзовется ее сердце. Она молча опускает глаза. Царь, видимо, удивлен ее равнодушием.

– Не признала! – замечает он, задумчиво глядя на девушку. – Они-то тебя признали – вона, как их схватило! Что ж делать мне с ними, Дарья Никитишна?

– На то воля твоя, государь, – степенно отвечает она и низко кланяется. Еще не совсем умерла в ней балованная дочка богатых родителей, обученная обхождению. Иван довольно кивает:

– Ну так слушай, и коли не любо придется – не обессудь! Черный этот – Елецкий – женат, а Ольферьев покамест холост. Его и даю тебе в мужья, а Елецкому присуждаю уплатить тебе за обиду сто рублей приданого. Свадьба нынче же, тянуть нечего – и смотрины, и сговор вам уж ни к чему – пора о крестинах подумывать!

Иван резко замолкает, ожидая ответа Даши. Та молча падает на колени и ударяет лбом в каменный пол – крепко, со стуком. Бледное лицо Олферьева на миг искажает злая брезгливая гримаса. Елецкий смотрит невесело – сто рублей – состояние немалое, но он доволен – все могло окончиться хуже. Царь часто меняет милость на гнев, и редко – гнев на милость. Кто же мог угадать, что девчонка, упавшая без чувств на руки опричников в своем разоренном дворе, сумеет найти такую заступницу, как Арина? Елецкий считает, что ему повезло, и уже злорадно поглядывает на Олферьева, придумывая, как поганее осмеять его брюхатую невесту. Тот дрожит от злобы, выплеснуть которую не смеет, и заранее прикидывает, по какому месту будет бить жену – по закону – плетью, и без закона – чем захочет. По брюху, проклятому брюху, из-за которого ему прохода не дадут товарищи! Уж будут спрашивать, на кого похож ребенок, уж найдут в нем сходство с Елецким! Двое опричников, бывшие близкими друзьями в грабежах и насилии, вмиг становятся врагами, еще не сказав друг другу ни слова. Царь делает знак стрельцам, те поднимают с пола полубесчувственную девушку и почти выносят ее прочь.