Читаем без скачивания Разомкнутый круг - Валерий Кормилицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Черт с ним, с рундучком[35], – подумал он, – своя тельняшка ближе к телу. Ежели бы Суворов командовал корветом, он бы тоже отступил».
Заняв Борисов, маршал Удино начал разыскивать переправу через реку, так как мост был сожжен, а на том берегу «качался на волнах» Чичагов.
Адмирал наблюдал в морскую подзорную трубу и злорадствовал:
«Не скоро их лотовый[36] найдет переправу. А ежели даже переплывут, то дорогу на Минск мы им перекроем тут, у Борисова».
– Вахтенный! – заорал морской волк, подзывая старшего адъютанта. – Прикажи двум матросам быстро садиться в баркас…
«Значит, на лошадей», – сообразил адъютант.
– …И плыть в дивизию Чаплица с приказом шкиперу дрейфовать против брода у деревни Студенка, – уточнил он по карте название деревушки.
«Шкиперу, значит, генералу», – наконец разобрался адъютант и передал приказ вестовым.
Вечером к Чичагову прибыли борисовские мещане и, перебивая друг друга, стали орать, тараща глаза от переполнявших их чувств, что французы собираются переправляться в нижнем течении у деревушки Ухолоды. От их воплей у адмирала заложило уши.
«Словно во время бури», – подумал он и рявкнул, перекрыв горластых мужиков:
– Молчать! Бушприт[37] вам в глотку. Докладывайте по одному. – И узнал, что понтонеры рубят лес, готовясь к переправе. – Свистать всех наверх! – приказал он сдвинуть флот на юг, к Шебашевичам.
Начальник его штаба генерал Сабанеев уговаривал Чичагова не спешить, пока обстановка не прояснится, но тот не прислушался к совету.
– Вот что, старпом, составьте приказ и отошлите Чаплицу, чтобы он плыл к Борисову, дабы укрепить оставленный здесь корпус Ланжерона – тоже великого стратега.
Генерал Чаплиц, стоя у деревни Брили, заметил ночью возле Студенки огромное число бивачных огней. Пленные французы дали сведения, что основные силы Наполеона находятся здесь, а не у Шебашевичей, куда увел армию адмирал. Чаплиц схватился за голову и послал вестовых к Чичагову и Ланжерону, собрав воедино свои силы и закрыв дорогу на Минск. Дорога на Вильну его не заинтересовала.
Адмирал не придал значения его донесению, а Ланжерон вторично приказал идти с дивизией к Борисову, подбавив этим масла в лампу везения Наполеона. Так выразился потом Нарышкин, встретившись со своим «старым другом» Ланжероном.
Закончив второй мост, предназначенный для обозов и артиллерии, в ночь на 14 ноября французы стали переправляться на другой берег. Все боеспособные части, кроме одной дивизии, охранявшей обоз, успели переправиться к тому времени, пока подошел Кутузов.
Витгенштейн не сумел отрезать французам дорогу к отступлению.
Русские захватили обоз, а охраняющая его дивизия на всякий случай сдалась, по-видимому, чтоб не расставаться с добром.
Узнав, что Наполеон благополучно переправился, Чичагов поначалу был поражен.
– Как? Наступают по всей ватерлинии?[38] – переспросил он привезшего донесение офицера. «Обманули!» – дошло до него.
– Клянусь брам-стеньгой[39], – завопил он, – что повешу Бонапарта на нок-рее![40] Где старпом? Как только пробьют вторые склянки[41], плывем на старое место, – распорядился адмирал.
Однако, подойдя к Борисову, Чичагов разглядел в подзорную трубу лишь арьергард французской армии, благополучно улепетывающей по Вильненскому тракту.
«Ежели враг показал корму, значит, победа!» – успокоил он себя, велев для острастки пострелять вслед из пушек.
Взбешенный Кутузов, благоразумно направив рапорт в Петербург об одержанной победе, плененной дивизии и огромных обозах, вслух воспитывать адмирала не стал, а послал ему письмо, захваченное у французского полковника.
«Я не могу понять действия русских в этот день, – читал адмирал, – тем более что генерал Чичагов…»
– Не генерал, а адмирал, сухопутная французская крыса! – возмутился Павел Васильевич, продолжая чтение.
«…Направил свой огонь на нас только 16 ноября… Он мог бы направить весь свой армейский корпус против нас, чего он, насколько я знаю, не сделал. Будь мы на их месте, перехода бы не последовало. Одним словом, мы спаслись сверх всякого ожидания».
«Все это благодаря вам, адмирал!» – приписал тактичный Кутузов.
Но Чичагова это не расстроило, так как ему привезли отбитые у врага фургоны, в которых находился императорский сервиз, украшенный золотыми вензелями Бонапарта.
«Прекрасно! У меня посуда пропала, зато вот наполеоновский рундучок прихватил», – обрадовался он. – Ничего! Мой бриг[42] еще доплывет до Парижа…»
К такой же мысли после Березины пришел и Наполеон.
«Черт с ним, с этим разлагающимся мясом, – брезгливо разглядывал он своих обмороженных солдат. – Необходимо спешить во Францию и собирать новую армию».
В сравнении с французами русские, конечно, выглядели справнее. И одеты они были теплее, и питались получше, и, черт побери, выигрывали кампанию…
Для поддержания морального духа нижних чинов и офицерского корпуса в конце ноября подошли приказы о награждении наиболее отличившихся в боях под Красным.
Укроп с Огурцом, а также Егор Кузьмин, Антип, Шалфеев и Тимохин получили медали. Тимохин, ко всему прочему, узнал, что стал унтером.
Это сразу подняло боевой дух рядового состава.
Тем более не обидели и командиров…
Раздобыв водки, обмывали награды. Кроме конногвардейских офицеров небольшой домишко осчастливили своим присутствием Нарышкин и двое кавалергардов.
Михаил Строганов, Оболенский и Серж украсили грудь сверкающими багряной эмалью Георгиевскими крестами.
Шувалову и Рубанову присвоили следующий чин.
Оболенский весьма удивлялся, почему не наградили Максима, ведь он захватил два неприятельских орудия.
«Начальству, конечно, виднее! – думал он. – Но как Вебер стал георгиевским кавалером, ума не приложу…»
Вебер награде не удивлялся.
«Мой эскадрон лучший в полку, вон сколько пушек в том бою захватили! – Нежно ласкал контуженным пальцем орден. – Теперь и чинишку неплохо бы получить…» – скосился на эполет.
Молодым офицерам приказом по полку Арсеньев объявил благодарность.
– Собирайся вкруговую, православный весь причет! Подавай лохань златую, где веселие живет! Наливай обширны чаши в шуме радостных речей, как пивали предки наши среди копий и мечей!
– Жуковский? – выслушал стих Оболенский.
– Да нет, сударь. Мой новый друг, гусар и партизан Денис Давыдов.
– Ну, положим, как Рубанов о юном поручике написал, он не сумеет, хотя и лоханями пунш лакает.
– Как – не сумеет? – обиделся за нового товарища граф. – Сейчас прочту… «К портрету Бонапарте» называется: «Сей корсиканец целый век гремит кровавыми делами. Ест по сту тысяч человек и серит королями…»
– Ух! – заржал князь. – Здорово! Надо переписать. Прав был атаман Платов, который сказал, когда ему представили Карамзина: «Люблю сочинителей, потому как все они такие пьяницы…».
Видишь, Рубанов, люди сочиняют, а ты что-то совсем творчество забросил, только лоханями пьешь, – применил понравившееся выражение.
– Когда говорят пушки, музы молчат! – безразлично махнул рукой Максим, подливая в стакан.
«К тому же недавно написал в Рубановку о гибели Кешки. Вот оно сейчас какое творчество». – Выпил и занюхал штаб-ротмистрским эполетом, чем вызвал у товарищей бурю восторга.
Все принялись пить и занюхивать орденами, у кого, конечно, они имелись.
Разошлись поздно.
Утром, тоже похмельный, Шалфеев с трудом растолкал Рубанова.
– А Сокольняка, вашбродь, никак не добужусь, – доложил он, разя перегаром.
– Известно, молодой еще! – заступился за офицерика Максим и, зевая, направился к струганому столу, на котором, подстелив шинель, дрых подпоручик. В головах у него лежал толстенный том воинского устава.
«Здорово их Гришка вымуштровал, – улыбнулся Рубанов, – даже во сне с уставом не расстаются…»
40
Остатки разбитой французской армии докатились до Вильны.
Наполеона среди них уже не было. Император, бросив то, что когда-то считалось «великой армией», мчался в Париж.
Максим наслаждался теплом и вкусной едой, находясь в гостях у Петра Голицына, занимавшего просторный замок какого-то польского шляхтича. Князь нежно смотрел на голодного штаб-ротмистра, подкладывая ему жареное мясо и подливая вино.
– Неплохо гусары живут! – с набитым ртом пытался сказать Максим.
– Это потому, что впереди гвардии наступают! – улыбнулся князь. – Слава Богу, сударь, вы живы и не ранены. В Вильне все отъедимся. Кстати, и государь из Петербурга туда едет – значит, обмундирование и продукты завезут. – Распорядился подбросить дров в пылающий камин. – Смотрите, не переешьте! – ужаснулся, наблюдая, с каким аппетитом молодой офицер поглощает пищу.
– Ничего страшного, господин полковник. Не в сугроб бежать! – развеселил гость князя Петра. – Арсеньев меня на целые сутки к вам отпустил.