Читаем без скачивания Разомкнутый круг - Валерий Кормилицын

Армия получила приказ идти за Одер, и русские полки вступили на территорию Силезии и Саксонии.

Местное население встречало своих освободителей с восторгом, а освободители с удивлением взирали на просторные каменные дома, в которых жили зажиточные крестьяне, завидовали крепким конюшням и чистым скотным дворам.

«Ну почему у нас в России не так?» – думали солдаты, вспоминая родные деревни.

В начале апреля Рубанов с конногвардейским полком по прихоти судьбы оказался невдалеке от тех мест, где когда-то воевал его отец и где завещал Максиму захоронить орден генерала Ромашова.

«Арсеньев не отпустит… – переживал он, – что же придумать?» – Доставал орден и вспоминал отца – его улыбку, ласковые глаза и последние, сказанные на смертном одре слова… «Я должен! Должен выполнить его волю!»

Помог его величество случай!

Князь Голицын не спал ночами от охватившей его ностальгии по молодости и павшим друзьям.

Ясным и солнечным весенним, а для России – просто летним днем, он приехал в сопровождении двух ординарцев в конногвардейский полк и тут же направился к командиру лейб-гвардии Конного полка, ставшему после Бородино генерал-майором.

– Ваше превосходительство, – улыбнулся он Михаилу Андреевичу, – поздравляю вас генералом!

– Так же и вас! – пожал ему руку Арсеньев.

Буквально через час Голицын и Рубанов, в сопровождении Шалфеева и двух ординарцев, тронулись в путь…

С удовольствием вдыхая свежий и сладкий воздух, приправленный солнцем и песней жаворонка, Максим с интересом глядел по сторонам, любуясь открывшимся его взору ландшафтом.

Князь Голицын все это однажды пережил и сейчас снова с волнением обнаруживал знакомые места.

Ехали не спеша. Встречные фургоны отъезжали к краю ровного шоссе, уступая русским дорогу.

– А вы знаете, Рубанов, в молодости я ненавидел войну! – прервал затянувшееся молчание Голицын. – Хотя тогда большинство друзей еще жили… – поглядел он в безоблачную синюю даль. – Вы, наверное, не знаете, что недавно я схоронил полковника-гусара?! – Снова замолчал он, поиграв желваками.

– Гусарского полковника? – удивился Максим, но не особенно опечалился.

Он начинал привыкать к смертям, к тому же сам уже терял друзей. – Примите мои соболезнования, господин полковник… Ой, простите – господин генерал.

Голицын, казалось, не слышал его.

– Точно! Вот тот самый пригорок… и деревня в стороне. Все верно, – тихо говорил он, разглядывая поросшую веселой зеленой травой невысокую гору. – А вот здесь стоял наш полк! – Спрыгнул он с лошади, и подскочивший ординарец тут же принял повод.

Максим тоже с удовольствием ступил на землю и с любопытством и интересом оглядывался по сторонам.

– Вон оттуда, где пасется стадо, наступали французы, – говорил князь, скорее себе, нежели Максиму. – Так и есть! – нашел он только ему ведомую примету и замолчал, снова переживая то время, тот далекий вечер, когда пели цыганки и все еще были живы…

Он, казалось, воочию увидел костер и гибкую девичью фигурку, танцующую перед ним, и хлопающего в ладоши Акима, и раскачивающегося в брошенном на землю седле такого же юного, как Рубанов, Алпатьева, и пьяного вдрызг Василия Михайловича, стрелявшего в воздух из пистолета…

Он увидел свою молодость, оставшуюся здесь, на безымянном поле, после которого, к удивлению своему, стал рваться в бой, участвуя во всех кампаниях, которые вела Россия.

«Мне стала нравиться война?! – поразился он сделанному открытию. – А может, я воюю за них? За своих друзей! И за всех русских, погибших во все времена?..» – Велел ординарцам разложить на траве скатерть и выкладывать припасы.

Те мигом кинулись выполнять приказ, а Шалфеев, ослабив подпруги, пустил лошадей пастись.

«Может, когда-нибудь через сто или даже двести лет какой-нибудь русский офицер, проезжая по этим местам, помянет меня, князя Голицына, погибшего за Россию?..» – глядел он в глубокую даль поля, а может, своей души, удивляясь, как давно не вспоминал друзей юности.

Резко выдохнув воздух, князь хмуро глянул на ординарцев.

– Седла тащите! – произнес он. – На чем мы сидеть-то будем?

За твоего отца, Рубанов! За храброго русского офицера и его эскадрон. – Не чокаясь, выпили водку, выплеснув остатки на траву.

– Помяните и вы русских воинов, – разрешил Голицын ординарцам и Шалфееву, а затем принялся пересказывать все моменты боя, услышанные от оставшихся в живых гусаров рубановского эскадрона.

Слушая князя, Максим так ярко представлял разыгравшееся сражение, словно участвовал в нем сам.

Затем, оседлав коней, вдвоем поехали туда, к отстроенному мосту, и по дороге Максим поведал князю последнюю волю отца и протянул орден.

– Да что же ты раньше-то молчал? – укорил его Голицын, разглядывая попеременно то орден, то мост, то лениво текущие прозрачные воды реки. – Где-то здесь и был убит Алпатьев, – промолвил он, – и ранен твой отец.

Отъехав в сторону от дороги и обождав, пока проедет неповоротливая фура с любопытной крестьянкой и ее мужем, скинув мундиры, они медленно, палашом и саблей, выкопали неширокую, на глубину руки ямку, и Максим, перекрестившись, опустил в нее покрытый красной эмалью крест.

Склонив головы и помолчав, думая каждый о своем, направились к реке вымыть испачканные в земле руки.

«Вот я выполнил и второй наказ своего отца!» – когда ехали обратно, подумал Рубанов.

Про третий он старался пока не вспоминать.

41

Апрель 1313 года для Рубанова, конногвардейского полка и всей русской армии был насыщен событиями. В этом месяце полк наградили Георгиевскими штандартами с надписью «За отличие при поражении и изгнании неприятеля из пределов России 1812 г.».

Кавалергарды получили такие же штандарты.

А 16 апреля в маленьком прусском городке Бунцлау скончался главнокомандующий русской армии фельдмаршал Михаил Илларионович Кутузов, что оказалось величайшей потерей не только для армии, но и для всего Отечества.

Кутузов являлся полководцем, может даже, единственным за всю историю мировых войн, который ДОРОЖИЛ солдатом не потому, что вдруг численность противника перевесит, и станет невозможно победить, а потому, что ему была дорога сама ЖИЗНЬ, как это ни парадоксально для военачальника.

Это видно из всех его сражений.

И изгнав Наполеона из России, он не хотел воевать за границей, не желал класть жизни русских солдат на весы интересов иностранных держав!

Гениальный Суворов в этом плане был не таков. Тот обожал саму войну, где бы она ни велась. Он жалел солдата, но только из-за перевеса в численности!

Но русская армия, выпестованная и обученная светлейшим князем, несмотря ни на что, – наступала… наступала… и наступала!

В Пруссии конногвардейцы наконец-то отъелись и обмундировались. У Оболенского при слове «водка» слюни больше не текли. Шнапса у пруссаков было достаточно, но князю не нравилась сама нация.

«Скушные люди – эти брудеры! – думал он. – Даже хуже поляков… Те, хотя хвастуны и орут словно петухи, однако выпить умеют.

А пруссаки целый день могут тянуть две кружки пива… Это какое же терпение надо иметь?.. И все веселье у них – несколько метров пропрыгать лягушками, оседлав стулья и наквакивая при этом какую-нибудь дурацкую песенку типа: «Ах, мейн либер Аугустин, Аугустин».

Тьфу! А не мужики. Правильно у нас в народе говорят: что русскому здорово, то немцу – смерть!

Нет у них настоящего русского куража! – размышлял Оболенский, приканчивая в пивной вторую бутылку шнапса и прикидывая, кого бы погонять или чего можно разгромить. – Впрочем, напиток придумали неплохой! – откопал он хоть что-то положительное и у немцев. – Хотя русская водка лучше!»

И опять поход! Опять конногвардейцы оставляют позади селения с островерхими кирхами и пышными фрау.

Создав новую армию из войск, находившихся в Италии и других европейских странах, Наполеон перебрасывал их в Пруссию.

Очередной набор поставил под ружье 200 тысяч человек, плюс к этому Бонапарт призвал досрочно тысячи подростков, которых во Франции черт знает почему тотчас прозвали «мариями-луизами».

Наполеон рассчитывал закалить их годичным обучением в военных лагерях, но армии союзников не дали ему столько времени…

В мае тихо тлевшая и коптившая звезда Наполеона несколько разгорелась, и он потеснил союзные войска, возвратив Дрезден.

23 мая было заключено перемирие, прервавшее на два месяца боевые действия.

За это время к России и Пруссии присоединились Англия, Швеция и Австрия. В результате после перемирия против Наполеона выступили три армии: Главная, Богемская – под командованием австрийского фельдмаршала Шварценберга, Силезская – под командой прусского генерала Блюхера, и Северная, которой руководил Бернадот.

Основу всех армий составляли русские войска.

Оставшись без Кутузова, Нарышкин стал адъютантом у графа Милорадовича, а в начале мая отпросился у генерала к своему другу Денису Давыдову, который получил под команду партизанский отряд, состоящий из четырех сводных эскадронов и части Татарского уланского полка.