Читаем без скачивания Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

— Пожалуй, этого уже достаточно, — сказал ее брат.

Немножко посидели молча. Я закурил сигарету. Маленькая комната быстро наполнилась дымом. Анники поднялась и, открыв окно, стала смотреть на улицу.

— Уже почти двенадцать, — сказала она.

— Я, стало быть, пойду, — сказал я.

— Да я не к тому.

— Я уйду сейчас же, — объявил я.

— Да он прямо-таки неукротимый, — заметил ее брат.

— Кто здесь неукротимый? — спросил я.

Анники вернулась от окна и села на жесткий стул возле дивана. Я затянулся в последний раз и сунул окурок в стоящую перед братом Анники пепельницу. Окурок продолжал там дымиться.

— Парень из деревни. Если бы он еще оказался единственным сыном владельцев большого хутора, все было бы в ажуре, — сказал ее брат.

— А если я предпоследний сын хозяев маленького хутора, тогда как? — спросил я.

— И этого достаточно! Хотя мелкие землевладельцы в этой стране вымирающий вид животных, — сказал он.

— Может быть, и так. Только земли-то у нас совсем нет.

— Им было бы проще простого объединить свои пожитки и клочки земли, механизировать деревню и начать рентабельное производство. Это все ясно, и писалось, и говорилось им тысячу раз, ан — нет! Словно человеку еще что требуется, хотя единственное, чего не хватает, так это разума, — сказал ее брат.

— Об этом я ничего не знаю. Теперь мне пора домой, — сказал я.

— Можешь не спешить, — сказала Анники.

— Завтра рабочий день. По крайней мере у некоторых, — напомнил я.

Я поднялся, но тут брат Анники спросил:

— Как там ваша забастовка?

— Да это еще и не забастовка. Завтра опять будут переговоры о зарплате.

— Что, по-твоему, было бы лучшим решением?

— Автоматчики и патрули с пулеметами.

— Остряк, — сказал он.

— А может, и нет.

— В один прекрасный день они и такое могут сделать. Такое в этом государстве раньше уже случалось. Когда буржуй достаточно испугается за свое добро, он готов и войска вызвать на производство. Во имя дома, родины и веры. У меня самого со дня на день сыну идти в армию, до сих пор я ему всегда говорил, чтобы он непременно шел на нестроевую службу, но теперь больше так не говорю. Теперь я ему толкую, пусть идет и научится всему, чему может научить эта офицерская хунта, вплоть до школы офицерского резерва. Понадобятся офицеры и финской Красной Армии, Тогда он сумеет не только разводить голыми руками или размахивать больничными тряпками, когда в конце концов тут дойдет до серьезного. Так я ему сказал и другому сыну скажу, когда он достигнет такого же возраста, — объяснил брат Анники.

— Значит, вот оно как? — сказал я.

— Да уж будь уверен.

— Ну, я пошел, Анники, выйди со мной на лестничную площадку, чтобы хоть можно было обняться не под бдительным оком твоего брата, — сказал я.

Вышел в переднюю и натянул пальто, брат Анники поднялся и направился ко мне, Анники успела оказаться между нами и принялась натягивать на пороге прихожей резиновые сапоги. Ее брат уперся обеими руками в дверную притолоку и покачивался вперед-назад. Только теперь, когда мы оба стояли, я увидел, какой он низенький. Волосы на темени у него сильно поредели, и он старался прятать плешь, зачесывая волосы от висков, сейчас большая прядь выпала из прически и болталась за ухом. На месте соскользнувшей пряди на темени виднелась полоска голой кожи, словно пробор, только не там, где надо.

— Во всяком случае, речи у тебя как у последнего тунеядца, — сказал он.

— А может, я и есть тунеядец!

— И Анники никуда не пойдет, — сказал он.

— Я пойду, куда захочу! — сказала Анники.

— Обжиматься в подъезде?

— Хотя бы и так.

— Если бы этот опекун не был из разряда ветеранов, свернул бы ему нос набок, — сказал я.

— Попробуй, — предложил он.

— Сейчас некогда, — сказал я.

— Таких мужичков, одного, а то и двух, в здешних местах в былые времена одним плевком перешибали пополам, — сказал он.

Я первым вышел на лестничную площадку и придержал дверь открытой для Анники. Она вышла какая-то испуганная и не сразу нащупала кнопку включения света[6] на площадке возле двери, затем она взяла меня за руку и повела вниз по лестнице. В подъезде я глянул сквозь стекло двери на улицу. Дождь все еще шел, он косо сек стену дома и лужи на тротуаре и проезжей части.

— Кажется, вышло не так, как было задумано, — сказал я.

— Не имеет значения, — сказала Апники.

Она обняла меня, просунув мне руки под мышки, и ладони ее легли на мои лопатки, и губы ее были мягкими и горячими, и в дыхании ее ощущался запах ржаного хлеба. Я обхватил ее и крепко прижал к себе.

— Сумасшедший! — Это ее рассмешило.

— Надо всегда выполнять обещания, — сказал я.

Я вышел из подъезда и зашагал по улице. В туннеле шум машин был особенно громким, он отражался от стен и свода потолка; я думал об Анники, и ее брате, и его семье, о своих родных и о том, что сказали бы они обо всем этом. Я вышел из туннеля и мимо мигающих светофоров зашагал дальше в центр города.

Миновал почтовую контору, подошел к пивному ресторану, мне захотелось выпить бутылочку пива, и я зашел. Швейцар возле двери взял у меня пальто и сунул мне в ладонь картонный номерок.

— Обслуживание кончается в полдвенадцатого, — предупредил он.

— Выпью только одну бутылку, — сказал я.

— По мне, так хотя бы и пять, но с полдвенадцатого заказы не принимаются, — предупредил он еще раз.

Слева была длинная стойка, и перед ней на высоких табуретах сидели люди, беседуя и поглядывая на свое отражение в длинном зеркале на стене, справа находились ложи и в них — столы и лавки, надымлено было так, что дальняя стена стала плохо различимой, свободных мест почти не было, а из боковых кабинетов слышался гул разговоров и попытки затянуть песню.

— Ильмари, эй, Ильмари! — позвал кто-то из-за столика у дальней стены, и я направился в ту сторону, лавируя между столиками.

— Дайте Ильмари место! —