Читаем без скачивания Тёмная Лида. Повести и рассказы - Владимир Лидский

никто из них не знал, что в гостях у хуторянина – сам Лидский Робин Гуд, которого все они прекрасно знали, – так Иосиф не стал с ними размовлять: быстро передёрнул затвор трофейного шмайссера и, не говоря худого слова, полил свинцом непрошеных гостей… кто-то упал, кто-то успел заскочить в соседние комнатушки, хозяин сунулся за шкаф… тут партизаны дружно поскакали из окон и принялись обстреливать хату со двора, кинули пару гранат… в ответ их обстреляли и надёжно взяли в вилку… ещё одну гранату бросили на крышу, – солома над хатой вспыхнула и быстро занялась, постепенно проваливаясь внутрь… прошло несколько минут, полицаи стали выбегать наружу… и тут же падали, сражённые свинцом… выбежал хозяин, следом хозяйка, – все были безжалостно убиты… хата уже вовсю пылала, и тут… тут Иосиф услышал из глубины огня детский плач! бросившись внутрь, он сразу попал в пекло, – на него сыпались искры, головешки, клочья объятой пламенем соломы… дышать было вовсе нечем, – он снял телогрейку и кое-как закутался… ребёнок плакал вдалеке, едва слышно, но вперёд пройти не было возможности, – вокруг гудело пламя! ногой он выбил какую-то дверь, и в этот миг сверху обрушилось на него что-то тяжёлое и жаркое… вытащила его из хаты Паша, и это было самое настоящее чудесное спасение, – на морозце он пришёл в себя и с горечью стал подсчитывать потери: подросток – убит, двое партизан – ранены, сам он вместе с женой получил сильные ожоги, и только один боец из их группы никак не пострадал… они вернулись в лагерь измученные, подавленные, с такой едкой солью на кровавых ранах, какой и не думали добыть… а вот добыли же! и вовек не забывал Иосиф плач ребёнка, задыхавшегося от дыма в глубине горящей хаты… и всё думал: вот я тоже прервал чей-то род, и какая тут судьба? это ж я, а вовсе и не дым! я! собственными руками задушил ребёнка, бросил в огонь и дождался пепла! это предел жизни, окончание земного бытия… и так он мрачнел, хмурился да уходил в себя… отказался лечь в отрядный госпиталь, несмотря на настойчивые просьбы доктора, потому что понимал: в госпитале, в бездействии ненужные – или нужные? – мысли сожрут его, и он, кое-как вылечив ожоги, стал проситься на самые опасные задания в надежде отвлечься на благородные дела; тот сожжённый на хуторе ребёнок, взятый им на свою совесть, стал в один ряд с зарезанными в гетто малышами, которые тоже легли на его совесть; уходя в лес, подалее от лагеря, чтобы его никто не слышал, он падал в снег и выл, как собака, у которой взяли щенков… так явилась у него странная жажда – жажда убивать… он хотел убивать, он мечтал об убийствах, и каждый раз, выцеливая в бою эсэсовца или полицейского, мстительно думал, что сейчас вот убьёт его, и этот убитый им человек – не человек? – не убьёт в свою очередь уж никого, не тронет ни ребёнка, ни женщину, ни старика… так превращался он в бездушную смертоносную машину, злобную, мстительную, беспощадную, которой ещё добавляли злобы рассказы выживших после акций одиночек… можно ли было без содрогания слушать те рассказы и оставаться спокойным, когда поседевшие до времени и почти свихнувшиеся люди повествовали о шевелящейся после захоронения земле, откуда ещё несколько дней после акции слышны были вопли и стоны… он вовсе не думал о Родине, Сталине и патриотизме, его сжигала только одна страсть: страсть мщения, и он мстил, – как маньяк, как параноик, и даже Бельский поглядывал на него иной раз с опасением, предостерегая от излишнего усердия; был случай, когда Иосиф чуть не погубил отряд из-за своей страсти: в Налибокской пуще немцы начали операцию «Герман», бросив на партизан зондерполк СС Дирлевангер, состоявший из мерзкого отребья, – то было штрафное подразделение, в котором служили преступники рейха, осуждённые за убийства, разбои и половое насилие; кроме них в охоту на местных партизан были вовлечены артиллерийская бригада, группа бомбардировщиков люфтваффе, отряд польских элитных стрелков и литовских полицейских, – вся эта махина обрушилась на Бельского, приказавшего быстро отступать; двигаясь с боями в пущу, партизаны благодаря хорошему знанию леса перешли смертное болото и укрылись на малом островке, – немцы преследовали их, но не могли найти путей прохода сквозь трясину… с острова врага было хорошо видно через редкий лес, и Иосиф, плюнув на субординацию, вступил в шипящий спор с Бельским: надо атаковать, убеждал он, надо зубами рвать эту мразь, – и хватался за автомат, дрожа от злобы, и уже целился в сторону врага, но Бельский не считал себя вправе распоряжаться жизнями людей, тем более что на острове находился не только боевой отряд, но и семейный, – этим решением командир спас всех, ни один человек у него не сгинул, и это дало бойцам возможность через время вновь сражаться с вражьей тьмой, окутавшей пущу отовсюду: тут были литовские отряды СС, белорусские полицаи, польские группы Армии Крайовы и, само собой, гитлеровцы; более того, – единому штабу партизан не нравилось растущее влиянье Бельского, его стали загонять в рамки, прислали комиссаров и политработников, которые косо смотрели на членов отряда, подозревая в них скрытых сионистов и невыдержанных идеологически попутчиков; военные действия между тем продолжались, и каждый занимался своим делом: Тувья командовал, Иосиф мстил, не в силах остановиться и каждый день видя сожжённые дома, разорённые сёла и замученных людей, рядом с ним сражалась и его жена, героическая Паша, а Лёнька под видом бродяжки ходил в разведку и проникал в ещё не уничтоженные гетто, чтобы увести оттуда очередную партию людей; в сорок четвёртом году, когда в результате операции «Багратион» немцев оттеснили к западу, Бельский покинул пущу и вышел со своим отрядом из лесов, – это было как явленье с того света, ибо Белоруссия считалась уже юденфрай, и нацисты полагали, что им практически удалось достичь здесь окончательного решения еврейского вопроса, но… вопреки этим ожиданиям на белый свет явились толпы воинственных евреев с оружием в руках общим числом более чем в тысячу, – и вот выжили те, которые гнулись и падали, да не ломались, которые погибали, да продолжали сражаться, и они были не из тех, кто подставляет левую щёку, только что получив удар по правой, и не из тех, кто не желает противиться злу силою… они желали и противились, и только благодаря этому спаслись; что сказал бы отцу, свихнувшемуся на возмездии, один из его сыновей, тот самый, который впитал в себя красивую, но порочную доктрину Ганди? он сказал бы: нет, отец, ты не прав, ты должен был позволить убить себя, ты должен был позволить пытать себя, ты должен был безропотно лечь в безымянную братскую могилу среди других изувеченных тел, цинично пересыпанных известью, и ежели ты крестился, так должен помнить заветы Господа своего: я предал хребет Свой биющим и ланиты Мои поражающим; лица Моего не закрывал от плевания, и Господь помогал Мне: посему не стыжусь Я и держу лице Мое, как кремень… вот я же, сказал бы отцу Хариш, тихий и застенчивый Принц Обезьян, я же лёг безропотно в индийскую землю серым пеплом, ни слова не сказав убийцам своим, – не тебе мстить, не тебе оплачивать счета, ибо – ты знаешь – есть Тот, Кто сказал: Аз воздам… и так шёл разбитыми шляхами вышедший из пущи отряд… возле хат стояли белорусские бабы, дети, старики, а на окрестных холмах Иосиф видел евреев, – сквозь их ветхие тела просвечивало небо, – тысячи прозрачных призраков, слегка колеблемых летним ветерком, провожали хмурых, обветренных людей, которые не смирились, не поддались… а другим судьба не дала шанса, и среди них оказались Соня и Витольдик, которые погибли, лишь едва начав жить, – в сорок втором, глубокой осенью, их вместе с другими узниками увезли в Майданек, где, едва попав на территорию концлагеря, они почувствовали трупное зловоние, разлитое вокруг и впитавшееся, казалось, в каждую клеточку окрестного пространства… вдалеке виднелась высокая труба, из которой валил чёрный дым, и стоящие по сторонам двумя стройными рядами бараки укрывал медленно опускающийся с неба пепел… он кружился и не падал, как будто в нерешительности выбирая себе место, –