Читаем без скачивания ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ - ГАРРИ ТАБАЧНИК

Когда спасают жизнь кремлевских вождей, меньше всего думают о престиже или о гордости. Вот, к примеру, кто подписывал бюллетени о состоянии здоровья Ленина: Форестер, Миньковский, Борхард, Нонке, Бумке, Клемперер, Штрюмпель, Кепшер, Даршкевич — все крупнейшие зарубежные специалисты того времени. Упоминались, правда, имена и двух врачей-коммунистов Обуха и Семашко, но по требованию больного от лечения они были устранены. Основатель российской компартии врачам-коммунистам не доверял. „Возможно, что они умеют написать прокламацию и произнести речь на митинге, но медицинских знаний у них, конечно, нет никаких. Откуда им быть у них, когда они их не приобретали, практики не имели, а занимались политикой. Я хочу иметь дело с настоящими врачами, специалистами, а не с невеждами”.

Услугами американских и других западных специалистов пользовались и во время болезней Брежнева, Андропова, Черненко.

Я не склонен верить утверждениям советских чиновников об упорядоченной эвакуации, потому что в моей памяти навсегда остались рассказы об эвакуации в годы Второй мировой войны, о неразберихе, панике, неподготовленности. Да и кадры советского телевидения говорят о том же спустя почти пять десятилетий после военных дней. Мы видим приезжающих в Москву из Киева людей. Но ведь понятно, что билеты на поезда и самолеты, количество рейсов которых увеличили, посчастливилось достать не всем, кто хотел. А потом, куда же бегут люди? Что приготовило им на сей случай государство, без конца твердящее о постоянной заботе о своих гражданах? Где жить бегущим? У родственников, самих ютящихся в тесноте? За тесноту можно бытУне в обиде только на родственников, но государству, не сумевшему ничего предложить взамен, ее не прощают. А как быть с пропиской? На что жить? Где пособия пострадавшим? Да и где возьмет советский режим средства для помощи такому количеству пострадавших? Где больницы для них? Где школы для детей, бежавших с родителями с места катастрофы? Где работа для родителей? Кто обеспечит все это?

И вот все эти простые житейские вопросы подводят к сути проблемы: при социальной системе, где все контролируется государством, жизнь людей в постоянной опасности.

Советский Союз считает себя сверхдержавой, равной Америке. Так вот посмотрим, что происходит в Америке в случае бедствия — будь

то ураган, наводнение или землетрясение. Прежде всего, человек ничего не ждет, а садится в собственный автомобиль и уезжает из района бедствия в какой-нибудь отель. В Советском Союзе в гостиницу не попадешь и в нормальных обстоятельствах. Американец получает помощь от Красного Креста, от добровольческих вспомогательных организаций, Армии спасения, церкви. На помощь приходят не только местные, штатные и федеральные власти, но и частные лица, у которых всегда есть в запасе продовольствие и вещи, которыми они готовы поделиться. В Советском Союзе с продовольствием всегда плохо. Делятся последним. По доброте душевной. Следует также помнить, что имущество громадного большинства американцев, как и их жилища, застрахованы частными, не зависимыми от государства страховыми компаниями, выплачивающими пострадавшим огромные суммы. Да и оказавшись вне дома, люди не остаются без средств. Маленький кусочек пластика — кредитная карточка — предоставляет им их.

После этого возможен только один вывод: заполучив в свои руки передовую технику, советский режим не сумел создать необходимой сопутствующей ей инфраструктуры. Передовая техника висит в пустоте общей отсталости. Тем, кто жил в Советском Союзе, все это давно известно. Мы знаем об экспонатах, созданных для международных выставок, но так и не дошедших до прилавков советских магазинов. На Западе же многих все еще гипнотизировали сообщения о советских достижениях. Чернобыль показал, какова им цена. Перед миром предстало весьма отсталое государство, которое бы и считалось таковым, если б не грозило оно миру атомной бомбой, не нацеливало бы своих ракет в затылок мира.

„Вся история с Чернобылем показала, насколько режим готов к гласности. Вся шумиха проводилась только для того, чтобы заслонить простой факт: станция работала в чудовищном режиме, оттого что режим задавали ребята в погонах (плутоний!). А. Д. Сахаров предложил какие-то идеи по безопасности реакторов, так ему даже не ответили, хотя идею, возможно, украдут”, — писали из Москвы.

Через год после катастрофы генсек почти слово в слово повторит Солженицына и призовет „взглянуть на себя и посмотреть... по совести ли живем и действуем”. Чернобыль показал, что генсек не сумел последовать своему собственному призыву.

НА АРЕНЕ ТОВАРИЩ ГОРБАЧЕВ

Рассказывают, что вроде бы Ленин с Крупской каким-то образом оказались в современном Советском Союзе. Поглядев на происходящее, вождь сказал: „Будем, Надя, возвращаться в Цюрих. Все надо начинать сначала”.

Если Крупская пишет правду, то, бродя по Флумским горам, будущий создатель советского государства размышлял о демократии. Спустя почти семь десятилетий его наследник приехал в Женеву не для размышлений о демократии, а потому, что созданное Лениным государство оказалось в тупике.

Женева — особый город. Дух свободы витает на ее улицах. О стремлении к свободе можно прочитать и пламенные слова, выбитые на светло-коричневом гранитном памятнике в честь Кальвина, Цвингли и других борцов за свободу духа, чьими именами знаменит славный город. Но эти же гранитные барельефы напоминают и о другом. О духе фанатизма, который не менее крепок, чем стремление к свободе. Теперь мы знаем, что человеком, оставлявшим у входа в Женевский университет свой велосипед и поднимавшимся на второй этаж в читальный зал с высокими стрельчатыми окнами, выходящими на памятник борцам за свободу духа, дух свободы не владел. Аккуратно выписывая в книге посетителей свое имя — Ульянов, — он усаживался к столу, укладывая перед собой очередную горку книг, и фанатично устремлялся на поиск того, как создать государство, в котором бы все было подчинено диктатуре фанатично преданных ему его приверженцев, в котором бы фанатично выполнялась его воля, воля созданной им партии.

Дух фанатизма, вывезенный Лениным из Женевы, жив до сих пор. Его наследники все так же фанатично следуют его предначертаниям. А нынешний генсек говорит, что сидит над ленинскими томами, пытаясь в них найти выход из того тупика, в котором советский режим и оказал-

ся-то благодаря фанатичному следованию ленинской доктрине. А выход-то не в них, не в этих проникнутых фанатичным духом Женевы томах, а в другом духе Женевы — духе свободы.

Горбачев приехал, когда у всех еще были живы воспоминания о длинном перечне провалов, о которых говорилось с трибуны партийного съезда в феврале и статьи о которых продолжали заполнять страницы советских газет. История все время ставит точки над ь В Швейцарии, откуда в предоставленном немцами вагоне Ленин в послепасхальные дни 1917 года отправился в только что пережившую февральскую революцию Россию, теперь же и подводился итог. Провал ленинской схемы был очевиден. Но ленинский наследник приехал в Женеву с мыслью спасти коммунистическую схему.

Коммунисты никогда не идут на переговоры, если их к этому не вынуждает обстановка.

На переговоры в Брест-Литовск большевики послали делегацию, в состав которой входили рабочий, солдат, крестьянин, а также некогда убившая царского генерала „мадам Биценко”. Как пишет в своих мемуарах Троцкий, о дипломатии все они не имели ни малейшего представления. Да дипломатия и не была им нужна. Троцкий приводит выдержку из немецкой газеты тех дней: „Ни Ленин, ни Троцкий не желают мира, который им по всей вероятности сулит виселицу или тюрьму”.

В то время когда Троцкий вел эти переговоры, в одичавшем после захвата власти большевиками Петрограде Зинаида Гиппиус вела дневник. В нем, как раз имея в виду эти переговоры, писала: „Неужели есть какая-нибудь страна, какое-нибудь правительство, думающее, что физически может быть — мир с ними?.. Они подпишут всякие бумажки. Примут все условия и границы. Что им?... Что „им” условия с „незаконным” (не „советским”) правительством? Самый их принцип требует неисполнения этих условий!”

Поведение большевистских делегатов на первых международных переговорах произвело на немецких и австрийских дипломатов впечатление, подобное тому, какое спустя много лет произведут на зрителей пьесы театра абсурда. Но это был не театр... Это была та новая реальность, которая была создана появлением на мировой арене советского государства. Появление эти лишило мировую политику элемента рациональности.

Сформулированное и апробированное практикой предыдущих веков положение дипломатии, согласно которому как бы ни были враждебны державы, но в отношениях друг с другом они должны руководствоваться одними и теми же моральными принципами, было отброшено советским государством. Его примеру вскоре последовали Италия, Германия, Япония. Традиционная дипломатия цилиндров и белых перчаток рухнула. Но те, кто привык к цилиндрам и белым перчаткам, предпочли этого не замечать. Им казалось, что если их соперники на переговорах тоже появляются в цилиндрах и с трудом напяленных на толстые кулаки перчатках, все остается без изменений.