Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поэтому я расскажу историю про себя самого. Мой преподаватель по очередному образованию, Александр Евсеевич Рекемчук был очень интересный человек. Из пяти лет общения с ним в рамках учебного плана я вынес три фразы. Три фразы за пять лет — это очень много. Это безумно много. Это очень хорошо.
История одной из этих фраз следующая. Одну барышню упрекали за неестественность диалога, и придуманные обстоятельства какого-то её рассказа. Она начала оправдываться, говоря при этом, что именно так было в жизни, так было на самом деле.
— Совершенно неважно, — прервал её Рекемчук, — как было на самом деле.
И в этом неоднозначном утверждении была великая правда литературы, отличающая её от журналистики.
16 марта 2003
История про «Паутину» № 3
…Надо сказать, что я очень дружелюбный критик романа «Паутина» — готовый идти на диалог, не ангажированный ни корпоративными правилами, ни деньгами, ни собственным снобизмом, ни желанием учительствования. Всё это получается у меня криво и неправильно, корпорации отвергают меня как донорская жопа — чукчу, деньги растворяются в воздухе (об этом я уже писал), а для снобизма нужно научиться носить галстук.
При этом я впервые сел за клавиатуру в 1983-ем, локальную сеть увидел в 1986-ом, а глобальную в 1989.
Был бы роман говно без палки, я бы не тратил на него моё угрюмое ночное время. Смотрел бы себе и смотрел сейчас французский порнографический канал XXL и горя себе не знал.
И вот, ставя себя на место автора, я думаю — написал бы я, писатель Битов, первый в России роман, построенный на сетевой теме, обосновал бы свои взгляды на проблему — и тут, откуда ни возьмись, приходит упитанный коммерческий упырь Вознесенский и ну печь, быстро как блины романы про то же самое.
И на вопрос «кто у нас тут главный по киберпанку?» орава народу отвечает хором: «Главный по киберпанку у нас коммерческий писатель такой-то».
Тьфу, не то что будь я Битовым, а самим собой, не то что педофилом обозвал бы этого Вознесенского — так просто навешал бы ему люлей по самое не балуйся. Потому что общественное мнение — глупая скотина, что-то вроде пьяного из анекдота:
Пьяный приходит в аптеку и начинает требовать портвейн. Из окошечка отвечают, что это — аптека и портвейном они не занимаются. Пьяный отвечает, что всё понимает, знает, что не задаром, и что вот они, деньги.
Из окошечка возмущенно требуют прекратить.
Пьяный, покопавшись в карманах, добавляет мятый рубль (анекдот старый).
— Побойтесь Бога, — произносит он, получив ещё раз отказ, — это всё, что есть.
— Нет портвейна, нет! — кричит ошалевшая женщина в окошечке.
Наконец, пьяный уходит.
Он возвращается через два часа и видит за стеклом объявление, написанной дрожащей рукой: «Портвейна нет».
— Значит, всё-таки был, — говорит он и вздыхает.
Вот образец той психологии, о которой я говорю. Вот образец рождения мифа, и главное в нём общественная жажда, которая — всё, а общественный имидж — ничто. И даже общественная жажда — которая наше всё.
Но это ещё не всё — между романами условного Битова и условного Вознесенского есть ещё и другая связь.
16 марта 2003
История про «Паутину» № 4
Есть несколько формальных признаков нашей современной фантастики — во-первых, это введение в текст персонажей из окружения писателя. Среда фантастики корпоративна, все на виду, и вот, с чуть изменёнными именами, люди из тусовки шастают по страницам. Этим грешат все, это стилевой признак.
Не говоря уж о ритуальных убийствах Семецкого, с которым я делил овсяную кашу. За Семецкого мне лично особенно страшно, но я надеюсь, что от этих бесчисленных его смертей в чужих книгах он будет жить долго.
Так вот, «Паутина» наполнена тем же цитированием чужих судеб — такими же персонажами, только из другой тусовки. Выбегалло там и пробегалло все значимые персонажи русской Сети, да и сам Алексей Андреев, выскочив из романа, как чёртик из табакерки, что-то говорит про нелюбимого успешного писателя. Так же говорит, будто Катон про Карфаген.
Между тем, упоминание узко известных персонажей превращает литературу в капустник, что-то вроде ребуса. Ребус есть, есть игра в угадайку, а литература призрачна. Вот она отворяет дверь, вот нога ступает за порог… Вот дверь захлопнулась.
Второе обстоятельство успешной российской фантастики — это расслабленный герой-мужчина, с которым хорошо себя индетифицировать читателю. Этот герой не очень успешлив сначала.
Собствено, и в мировом кинематографе спаситель человечества должен проснуться с похмелья, небритым и унылым. Жена ушла, машину спиздили, голова болит — но чу, телефонный звонок. Чу, загремели раскаты дальних разрывов глухих, там, среди Жёлтого моря, вьётся Андреевский стяг, бьётся с неравную силой гордый красавец Варяг. Причём в качестве бонуса к выполненной задаче мирового спасения на героя сваливается ещё и сексуальное удвлетворение.
Это канва большей части боевиков мирового класса — а точно чувствующий стиль времени Сергей Лукьяненко каждый раз точно попадает в цель, производя этих персонажей.
Но среди так называемой «элитарной литературы» есть ещё более интересный пример.
Сейчас схожу на кухню за жидкостью, и расскажу.
16 марта 2003
История про «Паутину» № 5 (А, вообще-то, про Мураками)
Так вот, настоящего современного героя, с характерной расслабленностью на русский коммерческий рынок поставил Мураками. Хотя я об этом уже говорил, придётся повториться. Памук и Мураками — всё суть варианты Павича. Есть такой типаж национального интеллектуального писателя с остросюжетным уклоном. Экзотический автор, экзотичность перевода с японского, турецкого или сербского, качество которого никто не сможет проверить, и которое принимается на веру. Суть не в том, что перевод нехорош, а в том, что никто не читает автора в оригинале. Ключ здесь в том, что обязательна экзотическая страна — туристический флёр описания. И, наконец, необходим детективный элемент повествования. Каждый из этих авторов всматривается в Запад, каждый тянется к нему — их жизнь на стыке. Памук — жонглирует западными кинофильмами, у Мураками — плещется в наушниках западная музыка. И не важно, что для некоторых Запад — это, скорее, Восток.
Всюду острый, напряжённый сюжет, (западного), щепотка национального колорита (вернее, полведра), стакан сложносочинённых метафор, а перед подачей на стол — посыпать точной географической трухой с описаниями городских и прочих достопримечательностей.
Кстати, о Мураками, коль уж зашла о нём речь. Одному моему другу очень нравился Мураками оттого, что герои
