Читаем без скачивания Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

Мы осматривали деревья и кусты. Жена Тима вышла из дома, сказала, что отправляется в город, и посоветовала нам не слишком увлекаться пивом, потому что бабушке не понравится, если мы окажемся слишком бодренькими. Она небось не пощадит парнишек-родственников, известно ведь, как она драла деда за чуб, когда он прокрадывался домой после долго затянувшегося рабочего дня в гостинице «Фрод», где шахтеры, по обычаю, после окончания смены прополаскивали пивом глотки от рудной пыли. Тима все еще смешило наше вчерашнее сидение в «Террасе отдыха». Посреди вечера один парень из Тайвалкоски [65] сходил домой и притащил оттуда картину, написанную масляными красками. Он написал ее здесь с открытки, на которой была изображена хибара в Тайвалкоски, где родился Калле Пяэтало[66]. Мы восхищались картиной, а ресторатор повесил ее на стену над нашими головами, и мы посматривали на нее весь вечер. Парень из Тайвалкоски говорил, что хорошо знает Пяэтало. Тим подозревал, что картина осталась в кабаке, парень из Тайвалкоски был в конце вечера в таком сильном подпитии, что пел: «В светелке Катарины бодрствовали теми летними ночами прекрасными», — снова и снова, пока мы все не взмолились пощадить нас.

Я спросил, как мы добрались домой, конец вечера я помнил смутно. Тим сказал, что привез нас на машине. Он считал, что ничего не случилось, все же сказал, что чувствовал себя чуть под хмельком и ехал домой окольными улицами, на которых полиция обычно не устраивала облав на нетрезвых водителей.

Дома Тим командовал сыном и жаловался на то, что мальчишка не знает по-фински ничего, кроме ругательств, которым сам его научил. По просьбе отца сынок продемонстрировал свои познания. Мы недолго оставались дома — пошли в гараж и сели в машину. Тим повел ее в центр города и свернул на дорогу, ведущую в Коппер-Клиф. Мы проехали мимо кладбища, на котором покоился наш дед, миновали какую-то маленькую улочку, поднялись на Донованов холм, где, как рассказывал Тим, всегда жило и живет по сей день много финнов. Он показал мне гостиницу «Фрод», в нижнем этаже которой засиживался, по своему обычаю, наш дед, и стал подниматься по Антверп-авеню на холм. Эта улочка вела прямо наверх, где виднелась луковица греко-католической церкви, на склоне напротив нее — «Финский дом». Тим сказал, что он называется «Сампо-холл». В начале улицы слева я увидел табличку с надписью на чистом финском языке: «Сауна Алаво».

Тим проехал мимо нее и въехал во двор трехэтажного дома, мы оставили машину и поднялись на второй этаж. На лестничной площадке было пять дверей, на одной из них — фамилия Хакала. Тим позвонил в дверь, мы стояли на площадке и ждали. Мы оба разразились смехом, когда дверь открыла старая женщина в папильотках, которая, посмотрев на меня, сказала, что мое лицо ей хорошо знакомо: на мужчину с таким же лицом она глядела тут пятьдесят лет. Она утверждала, что я напоминаю ей моего деда, каким он был в 1929 году, когда в первый раз подошел пригласить ее на вальс в «Финском холле». Бабушка утверждала, что и от деда тогда исходили легкие пивные пары.

Я сказал, что видел фотографии деда дома и знал о своем сходстве с ним. Бабушка пригласила нас войти. Мы прошли в переднюю и сняли там куртки и туфли. Бабушка уже была в гостиной и звала нас туда. Она выговаривала Тиму за то, что ее редко навещают, думала, будто в этом виновата жена Тима, ведь она француженка, а французы в этой стране все обманщики, ни на кого из них нельзя положиться, ибо они наделали много гадостей, пользуясь тем, что финны были несведущими, доверчивыми и не владели языком. Тим успокаивал бабушку.

Бабушка велела нам сесть на диван, повозилась у комода, достала из него сложенную бумагу и развернула ее. Это было брачное свидетельство, выданное в 1930 году и удостоверявшее, что Мартта Силтала и Йоханнес Хакала заключили брачный союз в городе Садбери и с обеих сторон никаких препятствий к совершению обряда бракосочетания не имелось. Бабушка сказала, что хотела показать мне эту бумагу, чтобы я не сомневался в действительности их брака, и что она-то и есть та самая Мартта. Говоря о деде, она называла его Джоном. Я спросил почему. Мартта сказала, что дед сам начал называть себя так, приехав в Канаду, поскольку имя Йоханнес было для местных жителей непривычным и труднопроизносимым, он и фамилию пытался изменить на Хаук, но отказался от этой затеи, видя, что Хакала люди тут все-таки произнести могут.

Мартта, как она сказала, еще и потому хотела показать свидетельство о браке, что много слыхала от деда о тех трудностях, которые были у него с первой женой в Финляндии, и дед говорил, что он действительно навсегда с ней расстался, хотя и не пытался получить официального развода. Я сказал, что никогда не слыхал о разводе, но ведь дело-то меня и не касалось.

Мартта пожаловалась, что у нее в доме никогда не бывает алкоголя, запах которого она уловила, открыв нам дверь, и она подумала, что на сей раз вино было бы кстати — в качестве угощения внукам Йоханнеса Хакала, которого она изучила, прожив с ним сорок восемь лет, когда ей приходилось вместе с ним ездить и в горку, и под горку. Мы убеждали ее, что нам вина и не хочется. Мартта согласилась, что сегодня было бы разумнее обойтись без вина, ибо по нашим лицам видно, чем мы вчера занимались; от нее ни одному Хакала такого не скрыть, ни тем, кто родился в Канаде, ни тем — кто в Старом Свете. Мы сидели, Мартта варила кофе.

5

Мартта спросила, рассказывала ли когда-нибудь моя бабушка, как муж уехал от нее в Канаду. Я сказал, что у нас с ней никогда не было разговоров о таких вещах, но моя мать иногда вспоминала о ссорах деда с женой. Бабушка считала, что и дома, в своем хозяйстве дел достаточно, и неодобрительно относилась к участию деда в штрейкбрехерской «гвардии» Мартти Пихкала, действовавшей в городах на побережье Ботнического залива, и к тому, что дед пьет, но, по словам матери это бродяжничество деда было следствием плохих отношений с бабушкой, а не их причиной. Подробнее разговоров я не помню.

Мартта сказала, что знает лишь то, о чем дед рассказывал ей здесь: Йоханнес нашел себе где-то