Читаем без скачивания Дети, сотканные ветром. - Артём Ерёмин

Лев не дал птице оторваться от земли:

– Один я туда не сунусь!

Филин демонстративно расправил крылья:

– Воробья/облик/ты увидел.

Действительно, разлом у основания сужался так, что в коридор едва протиснулся бы взрослый человек. Размах же крыльев филина гораздо шире. Вариант с прогулкой пешим ходом мальчик откинул сразу; вряд ли лапы пугача стерпят его до конца коридора.

– Я понесу вас.

Некоторое время понадобилось птице для того, чтобы исказить морду в десятках недовольных гримасах, набрюзжаться вволю про старые кости. Для птицы у филина оказались чересчур обширные знания о людских болезнях. Наконец, оценив непоколебимость мальчика, пугач согласился.

Лев подвесил фонарь на сумку и вздёрнул её вперёд. Он обхватил филина, и тот вцепился в сумку когтями, тем самым, ослабив нагрузку на руки.

– Далеко ли нам брести? – спросил Лев, вместо вопроса о том, как можно летать с таким весом.

Филин что-то проворчал и, как только они зашли в коридор, усыпанный дырами, добавил:

– Снова они.

Послышалась возня. С обеих сторон из нор друг за другом лениво высовывались чьи-то крошечные головки.

– Не трусь, – произнёс филин, почуяв трепет мальчика. – Пищат/только и всего/мелочь/глупый.

Лев рассмотрел мокрый нос и хохолок крошек. Подошвы, словно намагниченные с трудом отрывались от земли. Всё тело хотело повернуть обратно, выбежать из каменного коридора и нестись без оглядки в дом из красных стен.

«И найти там пустоту и разруху, – убеждал себя мальчик. – Дороги домой больше нет, как самого дома».

И действительно, обернувшись, Лев уже не различил вход в коридор.

Наверху из норок появлялись всё новые любопытные мордашки. Зверьки провожали гостей писком и скрежетом когтей. От бледного тумана, забравшегося на стены, кидало в дрожь. Поглотив свет фонаря, теперь он сам являлся источником нежного лунного сияния. Вился и сплетал узоры перед мальчиком. Лев то и дело отцеплял руку от филина, дабы убедиться в том, что стены не смыкаются.

Сухой туман сделался непроницаемым и скрыл норы, но возрастающий гомон зверьков не давал забыть о них. Помимо прочего, филин постоянно переминался с лапы на лапу, устраивался удобнее. От его веса мышцы рук забились, и лямка сумки болезненно натёрла шею Льву.

Когда туман впереди потемнел, писк и скрежет зверьков возросли многократно, тем самым кромсая остатки уверенности в мальчике.

Цап-царап! Тонкие как иглы коготки настойчиво скребли камень.

Лев перестал надеяться на то, что его ушным перепонкам суждено выбраться целыми. Он хотел закрыть уши и не смог оторвать руки от филина. Шум не переставал усиливаться.

«Нет, не пытка! Зверьки готовятся напасть, – догадался мальчик. – Сколько их?! Сотня, тысяча?! Они растерзают нас на кусочки».

– А-а-а-а! – взвизгнул мальчик. Его крик ужаса потонул в лавине мучительной какофонии.

Лев от неожиданности обрушился на землю, вовремя освободив хватку и дав филину взлететь. Лёжа, мальчик обхватил голову, не понимая, что кричит он один. Туман остался позади, не осмеливаясь пересечь невидимую границу. Лев вознёс бы руки к небесам, но боялся несвоевременно оторвать их от ушей. Не владея собственным смехом, он искал глазами филина.

– Только пищать умеют? Они же едва не напали на нас!

Филин чуть поодаль приводил себя в порядок. Лев чувствовал, как ему приходилось туго в коридоре, и тем не менее проявлять жалость не намеревался. Своими недомолвками пугач второй раз за день подталкивал попутчиков к опасности.

Вынырнув из взлохмаченного оперения, глаза пугача уставились на мальчика. Филин не понимал причины его взволнованности.

– Чуйка/волшбы/довесок малый/жалким тушкам, – вещал он.

– Вы всё-таки проверяли меня. Я же могу быть не тем, кто вам нужен, – Лев не сомневался: задержись они в коридоре подольше, их растащили бы в норы по кусочкам. – Это испытание, которое…

– Прошёл/наравне, – перебил его филин. – Запомни/отбрось сомнения. Охрану/дурила/сила могучая/которая/не овладеешь/ты. Вправду/не мыслил я/кроху/волшбы/отыщут/в тебе.

Хоть филин и изъяснялся словами, будто вырванными из спектакля одного актёра, по птичьим гримасам и ужимкам легко угадывались его эмоции.

Лев покачал головой, в которой продолжали бродить отголоски туманного коридора. На чёткое объяснение и моральную поддержку в птичьем черепе, по-видимому, места не хватало. Зрение свыкалось с отсутствием светлого тумана, и теперешняя обстановка постепенно выявлялась. Постамент, на котором сидел филин, подозрительно походил на автомат для продажи газированной воды.

Лев осел на пол. Перед ним и вправду покосился аппарат с выцветшей надписью, которая завлекала в летнюю жару детишек. Теперь в него деловито упёрся манекен, одетый вразрез нормам.

– Для чего так расставлено? – спросил мальчик, глядя на сценку, воссозданную у него под боком.

Филин нехотя перевёл взгляд на чучела, глядящие угольками на пустой аквариум, последний жилец, которого белел на дне костями.

– Продолжим/опаздываем, – произнёс он, вместо ответа.

Тело изнывало от усталости и боли, и всё же Лев не перечил. Ему желалось как можно скорее покинуть несуразных экспонатов подземной галереи. К тому же свет бумажного фонаря ослабевал. Падение выбило дно, и из него выпал знакомый шнур.

Та же затейливая манера плетения, те же излюбленные цвета тесьмы: лазурный, оранжевый, изумрудный. Подобный браслет остался в другом мире, сорванный наращёнными когтями хозяйки Харьковой.

Рука мальчика зависла над шнуром в нерешительности.

– Не страшись/женщине/родившей тебя/принадлежал, – объявил филин.

От услышанного пальцы мальчика сомкнулись на шнуре и, потянув за неё, он вытащил камень, испускающий свет.

«Нет, – изумился Лев, – он сам был застывшей каплей солнечной росы».

Невероятными усилиями свет высвобождался из заточения прозрачной темницы. Лев будто мог ощутить его, разогнать словно морозное дыхание.

– Ух ты, – только и сумел выдавить мальчик.