Читаем без скачивания Новая династия - Дмитрий Иванович Иловайский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В VIII томе «Записок Петербургского Археологического Общества» «обнародована была, открытая г. Добротворским в библиотеке Загоровского волынского (бывшего униатского) монастыря, надпись на сочинении Василия Великого о постничестве, Острожской печати 1594 года; надпись от и мс ни инока Григория говорит, что книга эта подарена была ему, Григорию, да Мисаилу и Варлааму князем Константином — Василием Острожским. Причем под словом «Григорию» приписано: «царевичу московскому». Г. Добротворский на сей приписке построил свою ревностную защиту тождества Отрепьева с Лжедимитрием. Он сопоставляет эту надпись с «изветом» старца Варлаама и находит в них взаимное подтверждение. Но дело в том, что приписка («царевичу московскому»), судя по перу и чернилам, сделана позднее самой надписи, хотя, по уверению г. Добротворского, тою же рукою; но и это уверение очень сомнительное. Приписка свидетельствует только о том, что сделавший ее, как и многие другие, на основании уверений Московского правительства отождествлял Отрепьева с Лжедимитрием, и ничего более. А самая надпись подтверждает «извет» Варлаама в том смысле, что он и Мисаил Повадин действительно вместе с Григорием Отрепьевым скитались в Западной России, и некоторое время пребывали в Остроге, и опять ничего более. Едва ли и сами князья Острожские на первое время не были введены в заблуждение московскими грамотами; по крайней мере, Януш Константинович полагал, что незадолго гостивший у его отца Отрепьев и есть Лжедимитрий (Немцевич. II, 197. Примечание). Возможно, что Отрепьев, чтобы заметать следы, иногда самого себя выдавал за царевича. Вероятно, и сам Лжедимитрий, после своего пребывания в Москве в свите Сапегина посольства, скитался некоторое время по монастырям Восточной и Западной России в товариществе того же Отрепьева и Варлаама. Отсюда произошла такая путаница в известиях о нем и Отрепьеве; сами современники, не посвященные в тайну интриги, не могли разобраться в этой путанице. Что Лжедимитрий побывал в Москве, замешанный в Сапегину свиту, о том говорит иноземец Масса; о том и сам он упоминал в одном из своих манифестов по вступлении в пределы Московского государства (по известию Бус-сова). По окончании же посольства он, по всем признакам, некоторое время бродил по монастырям под чьим-то руководством. Это должно было входить в общий план интриги: кроме такого удобного, не возбуждающего подозрения, способа ознакомиться с Московской землей, он потом, повторяя басню о своем спасении, недаром указывал на то, что от Борисовых клевретов укрывался именно под монашеской рясой в разных монастырях.
Приведем и другие доказательства тому, что самозванец не только не был Григорий Отрепьев; но что он был родом из польско-литовской, а не Московской Руси. Маржерет, пытаясь защитить подлинность названого Димитрия и опровергнуть противные мнения, делает важное для нас сообщение: «Многие иноземцы, говорит он, именуя Димитрия поляком или трансильванцем, который решился на обман или сам собой или по замыслу других людей, в доказательство своего мнения приводят то, что он говорил по-русски неправильно, осмеивал русские обычаи, наблюдал русскую веру только для виду; одним словом, говорят они, все приемы и поступки обличали в нем поляка» (106 рус. перевода). Отсюда мы видим, что сами современники, лично знавшие Лжедимитрия, немало ломали себе голову над вопросом о его таинственном происхождении; причем явно склонялись к тому главному предположению, что он был не из Московской Руси. А затем выставленные против них Маржеретом опровержения являются крайне слабыми; например, будто бы невероятно, чтобы воевода Сендомирский не разведал прежде, кто будет его зятем, а король дозволил бы помогать обманщику; в противном случае последний отправил бы с ним в Россию многочисленное войско и снабдил бы его денежной казной. Но Маржерет как будто не знал, что польский король не был самодержавным государем и зависел от сейма. А что Сигизмунд III ведал истину, о том он сам свидетельствует, например, в инструкции своему секретарю Самуилу Грушецкому, отправленному послом к испанскому королю в 1612 г. «Тот, который подложным именем Димитрия с помощью польских войск вторгнулся в государство, был убит чрез несколько месяцев самими москвитянами, наскучившими таким обманом» (Чт. О. И. и Др. 1847. № 4). Сигизмунд мог бы оправдываться в своем участии тем, что прежде он сам верил в подлинность Димитрия; но он даже не счел нужным делать такую оговорку. А что касается до Юрия Мнишка, то для нас теперь ссылка на добросовестность одного из главных заводчиков дела является только наивной. Из приведенных выше указаний для нас особенно важно то, что Лжедимитрий «не чисто» или «не правильно» выражался по-русски (т. е. по-московски). Маржерет (как иностранец, едва ли компетентный в сем вопросе) утверждает, будто бы он говорил очень правильно, «только для прикрасы примешивал иногда польские поговорки». «Неточное же произношение некоторых слов нимало не доказывает, чтобы сей государь был иноземец, если вспомним, сколь долго с юных лет он не видал отечества». Ясно, что Гришку Отрепьева никак нельзя было бы оправдать таким доводом в неправильном произношении русских слов; ибо он ушел в Литву не ранее 1602 года, когда ему было не менее 30 лет от роду. Следовательно, это не был Отрепьев; но и вообще не был москвич. Характеристика его речи именно указывает на западнорусского
