Читаем без скачивания Новая династия - Дмитрий Иванович Иловайский

как исторический источник». Для всякого труда, посвященного данной эпохе, это исследование является несомненно ценным и весьма полезным пособием там, где нужно разбираться в массе русских сказаний и свидетельств, и определять степень их беспристрастия, взгляды на личности и события или их взаимное отношение друг к другу. Но нельзя того же сказать о выводах собственно исторических. Тут критика автора подчас является слабой и несамостоятельной; что, впрочем, и естественно было найти в исследовании молодого, еще не вполне установившегося ученого. Впрочем, эта сторона скорее может быть отнесена к недостаткам той исторической школы, из которой вышел автор и которая слишком тяготеет к узкому, механическому способу исследования в ущерб широкой историко-критической основе. Мы уже имели случаи указывать, например, слишком недостаточно обоснованный вывод о невинности Бориса Годунова в смерти царевича Димитрия и подчинение автора в этом случае сомнительным авторитетам. Теперь позволим себе сделать г. Платонову легкий упрек в том, что он недостаточно оценил историческое значение такого источника, как пресловутый «Извет» старца Варлаама. Несмотря на свой небольшой объем, этот источник занимает очень важное место в ряду сказаний о Смутном времени: и для старых летописцев, и для новых историков он послужил главным основанием при отождествлении первого Самозванца с Григорием Отрепьевым и потому заслуживал отдельной, тщательно обработанной главы, а не одного только примечания, хотя бы и распространенного на две страницы (10–11). Ради выяснения этого памятника можно было пожертвовать разными подробностями, относящимися к некоторым другим произведениям, хотя многословным и объемистым, но малосодержательным и очень незначительным по своему итогу.

Вслед за Костомаровым, г. Платонов скептически относится к «Извету»; он указывает некоторые его невероятности, почти голословно считает его сочиненным летом 1606 года, и называет искусственной композицией. Вот и все. Тут, вместо ссылки на две грамоты Самозванца, помещены в Актах Эксп. II. №№ 26 и 34, гораздо важнее было сопоставить этот Извет с двумя другими грамотами, помещенными в тех же Актах Экспедиции, под №№ 28 и 29. В этих последних уже рассказывается о бегстве Отрепьева из Москвы в Литву с иноками Варлаамом Яцким и Мисаилом Повадиным и о первых их похождениях за рубежом: почти так же, как это рассказано в Извете самого Варлаама. А между тем сии две грамоты (патриарха Иова и новогор. митр. Исидора) написаны были в январе 1605 г., когда, соображая данные, Варлаам еще сидел в Самборской тюрьме. Далее, в Извете есть важная подробность, которой нет в названных сейчас двух грамотах: о путешествии Варлаама к королю и панам радным для изобличения Самозванца и о казни в Самборе Варлаамова товарища сына боярского Якова Пыхачова. Об указанном изобличении нет никаких других свидетельств, и этот факт сомнительный; но казнь в то время одного московского агента в Самборе есть исторический факт (см. выше при-меч. 3). Таким образом, Извет представляет несомненную фактическую основу, но с примесью какой-то путаницы и искренности.

Обращу внимание, между прочим, на следующее обстоятельство. В Извете рассказывается: когда Отрепьев собирался из киевского Печерского монастыря ехать в Острог к князю Василию-Константину, Варлаам просил позволения остаться; но игумен Елисей ответил: «четыре вас пришло, четверо и подите». Откуда же четверо? Из Москвы пришли трое: Отрепьев, Варлаам и Мисаил. Четвертым мог быть их «вож» Ивашка Семенов, «отставленный старец» Спасского монастыря в Новгороде-Северском; он взялся проводить их за литовский рубеж. Но по грамотам патриарха Иова и митрополита Исидора за рубеж до села Слободки проводил их чернец Пимен, который от этого села воротился назад. Тут разногласие, и личность четвертого лица остается не совсем ясной. Не был ли это тот довольно загадочный монах Леонид, о котором упоминает Повесть о Борисе и Разстриге или «Како восхити ц. престол» и пр. под именем которого мог скрываться Самозванец? Означенная повесть говорит, что с Отрепьевым ушли в Литву не два, а три монаха. (Р. Ист. Биб. XIII. 155.) Вообще заодно с ним, по-видимому, орудует целая группа монахов по ту и по другую сторону московско-литовского рубежа. Во всяком случае, московское официальное отождествление Самозванца с Григорием Отрепьевым началось уже при Годунове вслед за объявлением названого Димитрия в Литве и Польше. И можно думать, что Московское правительство сначала действительно так думало, т. е. введено было в заблуждение запутанными обстоятельствами и сбивчивыми донесениями. А потом оно уже более или менее сознательно не хотело отступиться от своего мнения, которое считало выгодным для себя; так как понятие о растриге, связанное с названым Димитрием, могло возбуждать в народе сильную к нему антипатию. Шуйский и его товарищи-бояре, приближенные кЛжедимитрию, конечно, м<о ли отлично убедиться в том, что он не бывший чудовскии МО нах, книжник, сочинитель канонов и наклонный к пьянству Григорий Отрепьев. Но не в их видах было бы разуверять в том народ; а посему после гибели Самозванца они продолжали утверждать мнимое тождество и распространять сказания вроде «Извета» старца Варлаама, на первый взгляд имевший псе признаки простодушия и достоверности.

Выше хотя мною было сказано, что мнение о подлинности названого Димитрия не заслуживает серьезного опровержения, однако ввиду известной мне по слухам новой попытки подтвердить то же мнение, считаю нелишним вкратце привести против него некоторые аргументы. При сем. ограничусь только тремя главными группами.

1. Все рассказы о спасении маленького царевича отличаются бросающейся в глаза сбивчивостью и невероятностью. Они вертятся на подмене его другим мальчиком, и так как дневная подмена мало возможна, то сочинена подмена ночная и убийство происходит ночью. В этом отношении особенно любопытна целая романтическая повесть, приведенная Когновицким во II томе Zycia Sapiehow из так наз. рукописи жмудина Товянского. Тут доктор немец кладет на постель вместе с Димитрием другого мальчика, похожего на него, по имени Семенка, с которым царевич поменялся рубашкой, и, когда тот заснул, спрятался за камин. Ночью пришли убийцы и зарезали Семенка. Сама мать не узнала его запачканного кровью и оплакивала как своего сына. Спасенного, таким образом, Димитрия доктор проводил на украйну в замок старого князя Мстиславского. По смерти его Димитрий отправился в Москву и поступил в монастырь; оттуда ушел на Волынь в Гощу, а потом к Вишневецкому, где и объявился. Но все подобные рассказы противоречат тому непререкаемому факту, что Димитрий был убит днем и что, не говоря уже о матери и окружавших его, угличане и присланные из Москвы следователи близко смотрели па его тело. Какой-либо подмен и ошибка просто были невозможны. Сами современники с иронией отзывались о рассказах Самозванца, говоря, что он указывает некоторых знатных людей, содействовавших его спасению, но таких, которых уже не было в живых