Читаем без скачивания Новая династия - Дмитрий Иванович Иловайский

ополячившегося шляхтича. Уже в качестве западнорусса он должен был отличаться некоторым акцентом от москвичей; а его польские поговорки указывают на большую привычку к польскому языку, которым он владел вполне. Любопытно, что свое письмо к папе Клименту VIII он сочинил сам по-польски; а русские его письма хотя «были без ошибок», как выражается Маржерет, но тут же сознается, что они были писаны «со слов Димитрия», а че им самим. Очевидно, перед нами полурусский, полуполяк.

Далее, относительно русских церковных обрядов и обычаев мы имеем указание, что Лжедимитрий, хотя по наружности старался их соблюдать, но иногда невольно выдавалось неполное, не вошедшее в привычку, с ними знакомство. Так любопытно следующее свидетельство Массы. Когда самозванец торжественно вступал в Москву, духовенство, встречавшее его с крестами и хоругвями, поднесло ему икону Богородицы (вероятно, Владимирской), чтобы он приложился. Самозванец «сошел с коня; приложился к иконе, но не так, как бы следовало по обычаю; некоторые монахи, видевшие) го, усумнились в том, что он действительно родом из Москвы, а также и в том, что он истинный царь» (159 стр. рус. перевода). Если подобные факты обнаруживали вообще его не московское происхождение, то они окончательно делают невозможным его тождество с Отрепьевым, бывшим московским монахом и дьяконом. Самозванец мог в общих чертах исполнять русские православные обычаи; но, несмотря на предварительное посещение Москвы и скитание по монастырям, ему трудно было в сравнительно короткое время усвоить себе все те подробности, которыми Восточная Русь отличалась от Западной, а в языке и манерах не обнаружить своего ополячения.

Маржерету уже известно было мнение тех протестантов, которые считали Лжедимитрия воспитанником и орудием иезуитов. Он совершенно основательно рассуждает о несообразностях отсюда вытекающих. Между прочим, говорит следующее: «если бы он воспитывался у иезуитов, то без сомнения должен был знать латинский язык; но я уверяю, что Димитрий не умел на оном говорить и еще менее читать или писать, как я докажу подписью имени его весьма не твердою. Кроме того, он оказал бы тогда иезуитам гораздо более милости: в России явилось бы их не трое — и то с польскими войсками, не имевшими других патеров» (109 стр.). Сообщение Маржерета относительно подписи вполне подтверждается сохранившимися актами: в одном месте самозванец подписался Demiustri вместо Demetrius, а в другом in Perator вместо imperator (Устрялова, 97 примеч. к переводу Маржерета и кн. Оболенского «La legende de la vie» и пр. Приложения № 4). По воцарении своем Лжедимитрий действительно менее всего заботился об исполнении обещаний, относившихся к введению церковной унии; папа и иезуиты имели полное основание жаловаться на его забывчивость. Если бы иезуиты его воспитали и подготовили, то, наверно, он не явился бы таким индиферентом в деле религии. Папу и иезуитов он обманул, сделав их орудием для достижения своей личной цели, как обманул и короля Сигизмунда, с которым, вместо благодарности, затеял потом разные пререкания. Самозванец не обманул только Мнишков, отца с дочерью, и остался им верен до конца; чем и засвидетельствовал свои тесные, таинственные связи с этой семьей. Ясно, что здесь находились корни его самозванства, что отец и дочь хорошо знали тайну его происхождения; они одни или из числа немногих — могли его выдать; но в их интересах было хранить эту тайну. Что руководящим чувством Марины было честолюбивое желание сделаться московской царицей, она наглядно доказала это своим дальнейшим поведением, признав своим мужем и другого бродягу, т. е. второго Лжедимитрия.

Наконец, свое не московское, а западнорусское происхождение первый Лжедимитрий ясно обнаружил всем своим характером, поведением и привычками. На престоле он Пыл все тот же тщеславный, легкомысленный рубака, любитель женщин, пиров и танцев, как истый шляхтич; выросший при дворе польских и ополяченных русских панов того времени. Некоторые из этих польско-русских панов (вышеуказанные), по нашему крайнему разумению, и были настоящими виновниками самозванческой смуты. Хотя они тщательно скрывали истину; но иногда, в пьяном виде, проговаривались, что самозванец их дело; как о том свидетельствует хроника Буссова. Особенно заслуживает внимания его ссылка на Яна Сапегу; трудно предположить, чтобы сему последнему осталось неизвестным тайное, но вместе руководящее участие в сем деле главы его фамилии канцлера Льва Сапеги. Приведем также свидетельство итальянца Нери Джеральди в его письме из Нюренберга к великому герцогу Тосканскому, от 26 сентября 1605 года, т. е. во время царствования Лжедимитрия. Со слов встреченных им польских купцов, он говорит, что Мнишек истратил почти все свое состояние на поддержку «сего князя»; что последний в юности находился в услужении у Мнишка и «свободно владел языками польским, латинским и природным русским». По-видимому, Джеральди был ранее в Польше и видел самозванца или человека, на него похожего. «Мне сперва казалось, — продолжает он, — что я знавал его лично, но убедился в ошибке своей, принимая вместо него сына смоленского воеводы, который бежал к московскому князю Иоанну Васильевичу, отцу нынешнего царя». (Сборник Чимпи в Архиве Калачова.) Любопытно, хотя и темно, это вскользь брошенное замечание о сходстве самозванца с известным автору письма лицом. Что касается до обладания тремя языками, то латинский, по всем данным, самозванец знал очень мало. Кроме свидетельства Маржерета, напомним известие иезуита Савицкого о том, что самозванец сочинил послание к папе Клименту VIII по-польски, а иезуитам перевел его по-латыни.

К названным сейчас свидетельствам весьма нелишним дополнением служат слова, сказанные в польском сенате на сейме 1611 года, по поводу вопросов, касавшихся Смутного времени — слова, взятые Костомаровым из одной рукописи библиотеки Красинских и поставленные им в виде эпиграфа к своему Смутному времени. Приведем их в русском переводе: «Источник этого дела, из которого потекли последующие ручьи, по правде заключается в тайных умышлениях, старательно скрываемых, и не следует делать известным того, что может на будущее время предостеречь неприятеля». Только немногие, более благородные характеры, вроде знаменитого Яна Замойского, не хотели участвовать в этой чудовищной польской интриге против Московского государства. Наконец его родственник, другой знаменитый гетман, Жолкевский в своих «Записках о Московской войне», прямо заводчиком зла называет Юрия Мнишка: он, из честолюбия и корыстных видов, упорно поддерживал Лжедимитрия, самозванство которого ему было очень хорошо известно, и, при помощи своего родственника кардинала-епископа Мацеевского, вовлек в это дело короля.

Самая физиономия первого Самозванца, судя по наиболее достоверным портретам, выдает его невеликорусское происхождение.

Покончив с доказательствами западнорусского происхождения Самозванца и польско-литовской интриги, его породившей, скажу еще несколько слов об «Извете» Варлаама и о ложности названого Димитрия.

Выше мы не раз указывали на исследование г. Платонова «Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века