Читаем без скачивания История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец, относительно личной безопасности граждан была принята в редакции французских представителей статья 12 (ставшая знаменитой после того, как из-за нее пролилась благородная кровь). Статья гласила: «Равным образом будут уважаться права частных лиц и частная собственность. Жители столицы и лица, пребывающие в столице, будут продолжать пользоваться правами и свободами и не могут преследоваться за должности, которые занимают или занимали, свои действия или политические мнения».
Казалось, статья гарантировала безопасность всем: и военным, и гражданским лицам, и бывшим, и новым революционерам, и осудившим Людовика XVI цареубийцам, и изменившим Людовику XVIII маршалам, и невозможно было представить, что она породит самую отвратительную политическую месть. Неприятельские генералы не выдвинули ни единого возражения, как будто такая договоренность сама собой подразумевалась и не подлежала обсуждению. Хотелось бы верить, что герцог Веллингтон и маршал Блюхер, которые выказывали столь благородный патриотизм в отношении собственных стран, были добросовестны и за их молчанием не крылся тайный умысел. К несчастью, похоже, что это молчание происходило от желания избежать объяснений. Ведь они оба обязывались, как генералы английской и прусской армий, уважать неприкосновенность лиц, но не намеревались требовать того же от Людовика XVIII, который после восстановления будет отправлять правосудие во Франции. Любые объяснения по этому предмету, вероятно, привели бы к разрыву в переговорах, и генералы промолчали, а Франция заплатила за их молчание многими жизнями.
Сделав всё, что было в их силах, для защиты интересов страны, переговорщики покинули Сен-Клу и утром 4 июля вернулись во дворец Тюильри к временному правительству. Оставалось только поблагодарить их, ибо в сложившемся положении никто не добился бы большего.
Итак, капитуляция была принята. Она годилась для комедии, которая устраивала и иностранных генералов, и исполнительную комиссию, поскольку содержала только военные договоренности и оставляла Франции свободу в выборе правления. Неприятельские генералы, казалось, хранили верность торжественным обещаниям не навязывать Франции правителя, а исполнительная комиссия, казалось, уступила физической необходимости и сумела сохранить национальную независимость. Именно так исполнительная комиссия и сочла должным отнестись к событию и так и представила его обеим палатам.
Представители, единственные, кто подавал признаки жизни в данных обстоятельствах, жаловались на молчание, окружавшее переговоры. Молчание объясняли секретностью, всегда строгой в подобных делах. Его прервали утром 4 июля и довели до сведения обеих палат статьи соглашения, заключенного ночью в Сен-Клу. Маневр, посредством которого избежали вопроса о будущем правлении во Франции, устроил и палаты, как прежде устроил неприятельских генералов и временное правительство. Разве могли они хотеть ясности? Сказать, что капитуляция подразумевает восстановление Бурбонов, значило объявить очевидную истину, которую видели все. Но разорвать эту удобную завесу после всех торжественных заявлений против Бурбонов значило отвергнуть капитуляцию, свергнуть временное правительство и ввязаться в борьбу, невозможность которой уже стала понятна. Не осмеливавшимся на столь дерзкое сопротивление представителям было удобнее сохранить завесу, за которой они прятали свое смятение, до того недалекого дня, когда их сгонят с насиженных мест неприятельские штыки. Палата представителей приняла капитуляцию от 3 июля в том виде, в каком ей ее представили.
Когда о соглашении объявили армии, она отлично поняла, что ее заставляют покинуть Париж, чтобы уступить его неприятелю, который, в свою очередь, уступит его Бурбонам, и пришла в необычайное отчаяние. Солдаты покидали ряды, бросая оружие, и присоединялись к толпам федератов. Иные говорили, что нужно не сдаваться, а отказаться от повиновения и прогнать трусливых и вероломных генералов.
Суровый Даву заставил раздраженную армию внять голосу долга и при помощи нескольких генералов, в частности Друо, сумел добиться повиновения. После первых минут отчаяния солдаты начали проходить через улицы столицы. Некоторые корпуса не получили жалованья, потеряли всё и испытывали двойные страдания от капитуляции и нищеты. Лаффит великодушно выплатил из казны несколько миллионов авансом, и наиболее обездоленные корпуса, получив некоторое вспоможение, направились на Луару.
Итак, отход начал производиться в правильном порядке. Даву не пожелал остаться в Париже, хотя его мудрое предложение принять Бурбонов без иностранцев обещало ему лучшее, нежели в 1814 году, отношение. Но он предпочел исполнить свой долг перед армией и страной до конца и подал в отставку с поста военного министра. Даву остался главнокомандующим Луарской армией, которая своим поведением и дисциплиной среди оскорблений, предметом которых сделалась, продолжала внушать почтение к Франции в течение нескольких месяцев и даже стала опорой для Бурбонов, нелюбимых ею и не любивших ее. Маршал достойно командовал этой армией, и когда австрийцы захотели перейти условленную границу в верховьях Луары, пригрозил двинуться на них и вынудил отойти назад, и это в то время, когда французскую землю оккупировали 600 тысяч неприятельских солдат.
Пока выполнялась Парижская конвенция, видимость, наконец, сменилась действительностью, и властям, учрежденным после 20 марта, пришлось уступить место приближавшимся Бурбонам. Полковник Мацерони, задержанный на аванпостах, смог встретиться с Веллингтоном только утром 4 июля, когда тот вернулся из Сен-Клу в Гонесс после подписания капитуляции. Веллингтон принял его в окружении Талейрана, представлявшего Людовика XVIII, сэра Чарльза Стюарта, представлявшего Англию, графа Поццо ди Борго, представлявшего Россию, и Гольца, представлявшего Пруссию. Выражаясь на сей раз достаточно ясно, британский главнокомандующий заявил посланцу Фуше, что настало время покончить с нелепым положением вещей, что временное правительство и палаты должны подать в отставку, после чего Людовик XVIII, пребывавший в Руа, вступит в Париж с решениями, каких позволительно ожидать от его превосходного ума. Затем Веллингтон предоставил слово Талейрану, который изложил новые обещания Людовика XVIII устно, а затем и письменно. Вот как передал их содержание Талейран: «Вся старая хартия, включая отмену конфискаций; отмена закона прошлого года о свободе прессы;
немедленный созыв избирательных коллегий для формирования новой палаты; единое правительство; обоюдная законодательная инициатива, через послание со стороны короля и предложение со стороны палат; наследственность пэрства».
К сказанному Талейран добавил самые твердые заверения в благоразумном поведении, совершенно отличном от того, какого придерживались годом ранее. Веллингтон, взявший после него слово, сказал: «Пусть Фуше будет честен с нами, и мы будем честны с ним. Мы ценим услуги, им
